{{news.content}}
{{news.date}}
{{news.section.name}}
Смотрите также
7 мая на радио «Городская волна» (101.4 FM) прозвучал очередной выпуск «Вечернего разговора об истории Новосибирска». В гостях в студии побывал краевед и писатель Борис Антипенко. «Новосибирские новости» публикуют полную расшифровку программы.
Взгляд назад. Исторический календарь
3 мая 2005 года на центральной аллее мемориального ансамбля Монумент Славы открыли Аллею Героев Советского Союза и полных кавалеров ордена Славы Новосибирска и области. На стелах выбиты имена и фамилии 270 новосибирцев.
4 мая 1982 года Сибирское отделение Академии наук СССР наградили орденом Ленина. Награду академики получили за успехи в проведении научных исследований, подготовку высококвалифицированных научных кадров и большой вклад в развитие производительных сил Сибири.
5 мая 1951 года в Новосибирске открылся институт инженеров водного транспорта.
6 мая 1913 года в Ново-Николаевске открылся отдел «Петербургского общества изучения Сибири и улучшения её быта».
7 мая 1924 года бюро Ново-Николаевского губкома РКП(б) решило выпускать специальные карточки — «Кирпичи на дом памяти Ленина», 1 млн экземпляров по 10 копеек за штуку.
7 мая 2005 года на улице Восход — напротив ГПНТБ — открыли новый памятник, посвящённый трудовому подвигу ленинградцев, эвакуированных в Новосибирск в годы Великой Отечественной войны.
8 мая 1924 года в Ново-Николаевске начала работу Первая Сибирская краевая конференция РКП(б). Общесибирским руководящим партийным органом конференция избрала Сибирский краевой комитет РКП(б), он заменил в этом качестве Сиббюро РКП(б). А 10 мая участники конференции, и в их числе председатель ЦИК СССР, «всесоюзный староста» Михаил Калинин, присутствовали на митинге в честь закладки здания городской электростанции, позже получившей имя Калинина. Ныне это ТЭЦ-1.
9 мая 1989 года состоялся первый концерт новосибирского ансамбля песни и пляски «Чалдоны».
Однажды в Новосибирске. Мэр всему голова
4 мая 1909 года Владимир Ипполитович Жернаков вступил в должность городского головы Ново-Николаевска.
С 1 января того же года в Ново-Николаевске было введено полное городовое положение. Жители получили право выбирать городскую думу и иметь городскую управу. Городу требовался хороший деловой организатор. Таким человеком стал Владимир Жернаков из известной в городе семьи колыванских купцов и промышленников.
Сейчас Владимира Ипполитовича называют первым мэром, причём едва ли не самым успешным руководителем города за всю его историю.
Владимир Ипполитович Жернаков. Фото: музей Новосибирска
Жернаков слыл человеком честным и порядочным, а кроме того, образованным. Он окончил юридический колледж в Петербурге, знал несколько языков. Ещё до избрания городским головой активно пробивал строительство Алтайской железнодорожной ветки. Экономический эффект от неё в итоге позволил городу довольно быстро стать миллионником.
Жернакову на посту городского головы пришлось заниматься восстановлением и благоустройством Ново-Николаевска после крупного пожара 1909 года. И это Владимир Ипполитович заключил с архитектором Андреем Крячковым договор на строительство каменных зданий — городского торгового корпуса и 13 школ. В 1913 году город признали лучшим в России по организации начального школьного образования.
Смотрите также
Бюджет города при Жернакове вырос в три с лишним раза. Стоимость промышленной продукции составила 11 млн рублей, по её выпуску город вышел на первое место в Сибири. Торговый оборот Ново-Николаевска достиг 25 млн рублей, население к этому времени увеличилось до 89 000 человек.
18 марта 1914 года «за понесённые им труды на пользу города в течение пяти лет руководства городской думой» Владимира Ипполитовича Жернакова удостоили звания «Почётный гражданин города Ново-Николаевска».
Несмотря на то, что Жернаков выиграл выборы на второй срок, в 1914 году он подал в отставку по состоянию здоровья.
Было — не было. И наступила тишина
Гость в студии «Городской волны» — краевед и писатель Борис Николаевич Антипенко.
Евгений Ларин: Таких людей, как Борис Николаевич, принято называть старожилами. Но мне моего гостя как-то даже неловко так называть. Потому как старожилы — они что? Они ничего не помнят! Вот буквально чего ни хватись, того старожилы не помнят. Так уж повелось. Но вот Борис Николаевич, напротив, помнит многое. И о том, о чём помнит, он сегодня расскажет нам. А мы с удовольствием послушаем!
Начать наш сегодняшний разговор я предлагаю с того самого главного дня, который пусть и не сразу официально, но стал, наверное, главным праздником нашей страны. Важно то, что праздником всего народа он стал тогда — 9 мая 1945 года.
Борис Николаевич, в мае 1945-го лет-то вам было ещё немного, лет семь, наверное, если я всё правильно понял?
Борис Антипенко: Мне было семь полных лет, шёл восьмой год, поэтому я всё прекрасно помню!
Евгений Ларин: Каким вам запомнился этот день — 9 мая 1945 года? Каким он был и что происходило в этот день в Новосибирске?
Борис Антипенко. Фото: Павел Комаров, nsknews.info
Борис Антипенко: Этот день запомнился мне очень-очень подробно. Повлияла, конечно, атмосфера той всеобщей радости. Я помню, день был очень тёплый. Мы катались на грузовых машинах, на которых вывозили грунт. Была планировка около ещё не открытого театра оперы и балета, и грунт вывозили в овраги реки Каменки. Пленные немцы ровняли площадки, прокладывали дорожки. Лишнюю землю грузили на машины. Машины тоже были трофейными.
Я жил на улице Байдукова — это нынешняя Депутатская. Через дорогу как раз начинался один из оврагов — Бийский спуск. Грунт вывозили в этот спуск. Немцы разгружали машины. И вот мы катались на этих машинах, прыгали в мягкий грунт.
Евгений Ларин: И вам всё разрешали?
Борис Антипенко: Тогда уже разрешали. Пленные немцы у нас появились летом 1943 года. Они занимались тем, что засыпали ямы на дорогах. Улицы же немощёные были даже в самом центре. И как-то один немец на нас заругался. Мы на него, конечно, сразу окрысились — дескать, как ты можешь! Он заговорил по-немецки.
А проходящий мимо мужчина остановился, послушал, подошёл к этому немцу и врезал ему. Тогда я запомнил это слово — «швайн», «свинья». Я, говорит, тебе покажу, «швайн»! Охраны у немцев не было, был только старший с повязкой. И этого немца свои же сразу схватили и мордой в землю его! Поэтому позднее мы уже свободно катались, никто нас гонял. Во-первых, мы были ребятишками, а во-вторых, не та обстановка.
И вот мы прыгали с машины. И вдруг — кто-то бежит по улице Байдукова и кричит. Все остановились, слушают: что такое? И слышим слова: «Война окончилась!» И тут наступила тишина. Понятно, люди ждали этого дня, этого события, понимали, что вот-вот это случится. Но, когда объявили, что война окончилась, наступила тишина. Я не могу сказать, сколько она продолжалась.
Тут же стояли пленные немцы, я запомнил их слова «гут, гут, криг капут» [«хорошо, хорошо, войне конец». — Прим. автора]. Один прохожий остановился, посмотрел на немцев как-то устало, выругался по-русски и добавил: «Да, вот теперь „гут“».
Евгений Ларин: То есть немцы уже тоже хотели конца войны?
Борис Антипенко: Безусловно! Я могу ещё вот что сказать. Этому удивляются, но после 18:00 у пленных немцев было свободное время. С корее всего, до 22:00, после — комендантский час. И им разрешали ходить по домам.
Евгений Ларин: То есть они свободно разгуливали?
Борис Антипенко: Да, ходили — побирались.
Евгений Ларин: Как к ним относились? Это же враг!
Борис Антипенко: Кто-то пустит погреться, кто-то даст картошину, ну а кто-то в морду даст. Всё было. Ходили постоянно, это было обычное дело. Бабушка тоже открывала, пускала — немец садился к печке и, согнувшись, сидел. Отношение было такое, что хоть он и немец, но теперь он уже не тот враг. Это только у русского человека такое могло быть — злоба уходит, когда враг уже повержен.
А вечером 9 мая был грандиозный салют.
Евгений Ларин: Мы знаем, что утром весь народ пошёл на площадь перед облисполкомом.
Борис Антипенко: Эти фотографии я видел, но я там не был. Я жил рядом с оперным театром — 500 метров. На площадь мы не побежали, мы — мальчишки — ждали, когда будет салют. А дело в том, что салюты в Новосибирске не были редкостью, некоторые очень хорошо запомнились — салют, толпа, и через толпу по площади Сталина, как тогда называлась площадь Ленина, продирается трамвай, со всех сторон обвешанный безбилетниками.
В «Вечном зове» есть один момент. Иванов пишет, что когда Кружилин с Субботиным вышли из обкома, дошли до центрального телеграфа, повернули на площадь Сталина, из-за оперного театра выскочил трамвай. Он не мог оттуда выскочить, он не ходил там! За оперный трамвайную линию перенесли только в конце лета 1945 года. Он ходил по Красному проспекту.
Иванов жил в Новосибирске уже позднее, когда трамвай ходил за оперным театром. Он жил буквально через два дома от того дома, где мой дед жил. Поэтому от нас он страдал, мы ему не давали писать. Нам было лет по 14-16. У нас там была чехарда, стрельба! Выскакивал плотный мужичок в фуфайке, просил не шуметь, дескать, мы мешаем работать. А мы недоумевали: чего это он дома работает? Он говорит, мол, пишу. А мы: так иди пиши!
Евгений Ларин: Вы жили совсем рядом с оперным театром. 9 мая ведь должна была состояться премьера, а состоялась генеральная репетиция. А вам не удалось проникнуть в оперный на ту знаменитую премьеру «Ивана Сусанина» 12 мая?
Борис Антипенко: Нет. Первый раз я попал в оперный театр в конце 1945 года. Первой оперой, которую я слушал, была «Запорожец за Дунаем» Гулака-Артемовского. Одарку исполняла Лидия Владимировна Мясникова. В 1960-х годах я был у знакомых на даче, а у неё дача была рядом, она зашла, и мы с ней поговорили. Я рассказал, что в 1945 году слушал её оперу.
Евгений Ларин: Выходит, оперный театр строился на ваших глазах! Его ещё называют символом Победы.
Борис Антипенко: Мы, ребятня, его символом Победы, конечно, не считали. А строился он за забором, мы туда не проникали. Были заборы, охрана. Речной колледж использовал дом, который раньше был пересыльной тюрьмой, а когда началось строительство оперного театра, в нём размещалась охрана стройки.
Евгений Ларин. Фото: Павел Комаров, nsknews.info
Евгений Ларин: Давайте вернёмся к 9 мая. Было ли такое ощущение, что вот теперь, наконец, можно выдохнуть и что теперь вот заживём и всё будет? Или тяготила мысль о том, что всё разрушено и всё надо восстанавливать?
Борис Антипенко: По детскому воспоминанию, мы не ощущали того, что всё надо восстанавливать. Тем более что Новосибирск был далеко от театра боевых действий. Но то, что жить становится лучше, было понятно — хлеб появился, масло растительное. Это мы уже стали чувствовать летом.
А 9 мая запомнился салютом. Разлетались картонные шары, на землю падали обломки, мы их поднимали и нюхали порох.
Евгений Ларин: Понятно, вы были ребёнком, но дети как раз всё воспринимают иначе, чем взрослые — несколько иная система ценностей, важными могут казаться совсем другие вещи. И ещё детские воспоминания — они, наверное, более честные. И как бы ни интерпретировал их уже взрослый человек, они такие, какие есть. Какие самые яркие, неизгладимые воспоминания оставили у вас годы войны — которые никак не забыть?
Борис Антипенко: День, когда объявили, что началась война, у меня в памяти не отложился.
Евгений Ларин: Вам три года было!
Борис Антипенко: Говорят: что, мол, можно запомнить? А вот я помню, как через несколько дней уходил на фронт муж моей тётушки, она младше матери была. Эшелон стоял на воинской площадке, ему разрешили сбегать домой. Несколько дней назад он окончил институт, и его призвали. Он должен был ехать за сыном, который находился у бабушки в Куйбышеве. А тут война.
Я помню этот момент. Дома была бабушка и я, он забежал — в обмотках, в галифе, со скаткой. Забежал, попрощался. Помню, как он вытащил и оставил какую-то банку. Сказал, что ему это больше не пригодится. Он погиб. Пришло письмо, что их эшелон повернули под Тихвин, бомбят. И всё.
Помню сводки Совинформбюро, голос Левитана. Нам, ребятишкам, взрослые, которые уходили на работу, давали задание — слушать и запоминать, что передают в сводках. А вечером мы должны были рассказывать. И мы старались запомнить, рассказывали — плохо ли, хорошо ли, называли города, которые успевали запомнить.
Дома в основном была только бабушка. Дед был машинистом, работал сутками. Другие — кто где. Как-то я бегу: «Бабушка, бабушка! Наши сдали Нарву!» А она как стояла, так и грохнулась на стул. Говорит, мол, это уже совсем близко от моих родных мест. Она была из Псковской губернии. Вот такая была её реакция.
Помню, как постоянно громыхали оркестры, маршировали колонны. Мы пристраивались к этим колоннам, шли рядом: «Я тоже кастамеец!» Не всегда выговаривали «красноармеец». Иногда кто-то из мужчин — а для нас они все были взрослыми — погладит по голове, может, вспоминая, что у него дома такой остался. Когда играет «Прощание славянки», у меня и сейчас мурашки бегут. Интересно то, что его иногда исполняли со словами.
Евгений Ларин: Там есть слова?
Смотрите также
Борис Антипенко: Были слова. Но они, видать, уже были привязаны к Великой Отечественной войне, потому что там были такие слова: «Поезда уходили на фронт». Как-то я услышал «Прощание славянки» в фильме, действие которого происходило во время Первой мировой войны, и очень удивился. Мы не знали даже того, что это Агапкин написал, я это уже позднее узнал.
Вот что ещё про 1941 год. Тротуары в Новосибирске были деревянными. И когда мы бегали босиком, у нас постоянно были занозы в ногах. А когда начался 1942 год, сошёл снег — тротуаров не было. Их все разобрали. Уже приезжали эвакуированные, чтобы топить, нужны были дрова. Разобрали тротуары, кое-где и палисадники прихватили. Мы бегали — заноз уже не было.
Евгений Ларин: У меня есть вот такие цифры. В начале 1941 года население города Новосибирска составляло около 400 000 человек. А в августе 1942 жителей было уже 578 000. Нетрудно посчитать, сколько было эвакуированных. Действительно их было так много? Где их размещали?
Борис Антипенко: Я уже говорил, что я жил на улице Байдукова, 73. К этому номеру относилось три дома. Один одноэтажный на одну квартиру — её поделили, когда появились эвакуированные, другой одноэтажный угловой на две квартиры и двухэтажный с каменным цокольным этажом — окна были чуть повыше земли.
Такие дома были распространены после пожара 1909 года: цокольный или первый этаж обязательно кирпичный, а второй деревянный. Всего на наши три дома было десять квартир. Один дом уплотнили, там появилась семья из Осташкова, это Калининская или Псковская область. Бабушка с ними общалась — эти места ей были знакомы. Коренных жителей квартиры, в которой их разместили, по какой-то причине переселили в дома печатников, а их часть отдали другим. Они уже были из Москвы. У них была девочка, моя ровесница. Ещё одна девочка родилась уже здесь.
Ещё появились Клёновы — бабулька с племянником из Питера и Тихоновы — мужчина с сыном Михаилом, мать которого то ли умерла, то ли погибла. Тихонова перевели с инструментальным заводом из Сестрорецка. Бабка эта, Анна Вениаминовна, на улицу не выходила, сидела у окна, никогда не ругалась, иногда чего-то нам советовала, что-то рассказывала. Например, что её сын снимался в фильме «Александр Невский». Когда мы узнали, что он играл немца, у нас к ней пропал интерес.
Евгений Ларин: Не наш типаж!
Борис Антипенко: Не наш, это немец! Семья из Подмосковья уехала уже после войны — судя по всему, оказался жив первый муж этой женщины, отец её дочки, Светы. Они уехали в Москву. Семья из Осташкова так здесь и осталась после войны. Жили там, пока домик не снесли, потом их переселили. Тихоновы уехали, когда инструментальный завод стал возвращаться в Сестрорецк. Вот такое было окружение.
Борис Антипенко и Евгений Ларин. Фото: Павел Комаров, nsknews.info
Евгений Ларин: А как относились к эвакуированным?
Борис Антипенко: Нормально.
Евгений Ларин: Я встречал упоминания о том, что на них, мол, косились. Дескать, мы из-за вас должны тесниться, отдавать вам всё.
Борис Антипенко: Я никогда такого не слышал. Никогда! Это кто-то или поздний или с какой-то нехорошей подачи. Я вам скажу такую вещь. Мне часто приходилось бывать в Питере. Как-то порекомендовали мне посетить один завод, но предписания у меня туда не было. Говорят, мол, это не имеет значения. Нужно только позвонить по телефону и сказать, что из Новосибирска.
Я приехал. Звоню — отвечает главный технолог. Объясняю, что мне нужно, говорю, что посоветовали обратиться к ним. «Вы откуда?» — спрашивает. «Из Новосибирска», — говорю. Мне осталось только назвать фамилию, и мне тут же выписали пропуск. Оказалось, что этот человек во время войны был в Новосибирске. Отношение к новосибирцам в Питере особое. Они это сохранили. В то, что вы говорили, я не верю, никогда такого не встречал.
Евгений Ларин: Вы уже упомянули об условиях быта в годы войны — что жгли тротуары. Как были налажены бытовые условия?
Борис Антипенко: Таких проблем, чтобы положение было катастрофическим, не было. Где-то что-то находили. Никто не сидел так, чтобы нечем было печь затопить и согреться. Печи топились.
Евгений Ларин: Где-то уголь, наверное, брали?
Борис Антипенко: Нам несколько проще было — железнодорожникам уголь положен был. Другим тоже каким-то образом выделили уголь. Чтобы были катастрофические проблемы с отоплением — я не слышал.
Евгений Ларин: А были такие моменты, когда нечего было поесть?
Борис Антипенко: Вот это было. Самым гнусным временем была первая половина лета 1942 года. Картошку в 1941 году не посадили, не было такой надобности. Так что дадут какой-то «затирухи» — пузо раздуется, а через полчаса опять есть хочется. Всё время было чувство голода, и мы ждали, когда появится картошка.
А картошкой было засажено всё! Она была во всех палисадниках, во дворах, вдоль дорог — даже в центральной части. Там же не было никакого покрытия, только Каменская улица была мощёная. Байдукова до трамвайной линии тоже была земляная. Мы подкапывали эту картошку и получали подзатыльники: рано ещё! И, когда пошла картошка-скороспелка, стало уже легче.
А хлеб — 300 граммов по иждивенческой карточке — был тяжеленный, из него коников лепить можно было! В него добавляли всё что можно, чтобы его побольше было. Ржаной чёрный хлеб, липучий, на нож налипал, когда его нарезали. Иногда давали довески, а мы им радовались, потому что довесок можно было съесть, ещё не доходя до дому. За хлебом очереди, естественно, всё по карточкам.
Конечно, были и трагедии, когда карточки теряли. Могли и вытащить. За горисполкомом были торговые ряды — хлебный магазин, продовольственный и мелкооптовые магазины. Очереди стояли. Там же торговали махоркой, семечками. Там всегда много народу толклось, и, конечно, много было карманников, жуликов.
Евгений Ларин: В годы войны Новосибирск, как это ни странно, стал центром культурной жизни. Но мы понимаем, что ничего странного в этом нет, потому что сюда приехало не только много предприятий, но и театры. А ребёнку — какое бы ни было время — надо веселиться и развлекаться. С этим как было?
Борис Антипенко: Мы со старшими ходили в ТЮЗ.
Евгений Ларин: В Доме Ленина?
Борис Антипенко: Да. А ещё там размещались кукольный театр Образцова, еврейский драматический театр из Белоруссии. «Красный факел» был не для нас, это понятно. Из кинотеатров работали «Пионер» и кинотеатр имени Маяковского. Из фильмов мне запомнился «Конёк-Горбунок», где играл Алейников. Фильм был цветной. А уже в 1960-х годах смотрю его — он чёрно-белый. Как же так, думаю, был же цветной! Потом прошло несколько лет, и он цветной появляется. И говорят, мол, научились восстанавливать цветную плёнку. Вот в чём дело. Он действительно был цветной.
Борис Антипенко. Фото: Павел Комаров, nsknews.info
Ещё шёл фильм «Трактористы». Было американское кино, где герой пробрался на подводную лодку, и когда его обнаружили, то затолкали в торпедный аппарат, чтобы выстрелить, а он кричит: «Я не торпеда!» Были цветные фильмы «Маугли», «Багдадский вор» — английский дар. Много фильмов шло. Нас водили, мы ходили.
Когда я уже учился в первом классе, мне достался билет в клуб Сталина [ныне ДК Октябрьской революции. — Прим. автора] — вручили за какие-то заслуги. И я пошёл в клуб Сталина на ёлку, и там мне вручили яблоко! Наверняка алма-атинское. Его запах я помню до сих пор. Это яблоко мне казалось таким огромным — ручонки-то маленькие были. А яблоки и арбузы мы тогда видели только на картинах в магазине. Это было в конце 1945 года.
Евгений Ларин: Как бы вы описали ваше настроение в военное время? Было страшно? Или грустно? Может, взрослые оказывали на вас влияние?
Борис Антипенко: Не было страха и ужаса. Нам никто этого никогда не показывал. Все были заняты работой. И нас к этому приучали. В 1944 году из Куйбышева перевезли двоюродного брата с туберкулёзом в Нижнюю Ельцовку. А мне нужно было с дедом картошку сажать. Он копал, а я аккуратно вкладывал верхушки с росточками. Нас приспосабливали и грузили в этом плане по полной программе.
Евгений Ларин: А те, кто постарше, уже к станку становились, конечно.
Борис Антипенко: Естественно! Старшие мальчишки во дворе, которым в армию ещё рано было, уже где-то работали. За оперным театром была артель «Разнопром», там во время войны ребята собирали противогазы.
Евгений Ларин: В общем, несмотря ни на что, жили и выживали!
#Однажды в Новосибирске #Городская история #Городская волна #История #9 Мая #Общество #Еда
