В горе и в радости: как психологи МЧС работают на месте катастроф

Смотрите также

«Откуда берутся дети?»: психолог — о половом воспитании

20 минут на сборы в любое время суток — и на катастрофу. На взрыв, пожар, обрушение здания, автомобильную аварию. Почему экстренную психологическую помощь нужно оказывать сразу после первой медицинской? Отчего психологи МЧС работают парой? К кому бегут в первую очередь? Почему на месте трагедий не разговаривают между собой? Зачем родственникам опознавать погибших, если существует геномная экспертиза? Нужно ли брать ребёнка на похороны? Об этом «Новосибирским новостям» рассказали психологи МЧС Ольга Макарова и Марина Углова.

Елена Мухачёва

09:00, 13 июля 2023

Марина и Ольга — прекрасные женщины с тёплыми взглядами, в форме с погонами. Милы, приветливы и обаятельны. Смеются от души, не прячут эмоций. Объясняют: «В нашей работе очень нужна эмпатия, другой человек не сможет быть психологом». Коллеги и напарницы. Их можно было бы называть «сладкой парочкой», вот только работают они с острым человеческим горем.

Марина Углова, старший инспектор медико-психологического отдела УМТО ГУ МЧС по Новосибирской области, — сестра пожарного. Начала карьеру в пожарной части. Поняла, что это родная стихия, и, когда пошла учиться на психолога, все курсовые и дипломы писала про пожарных. 

Марина Углова. Фото: Павел Комаров, nsknews.info

Ольга Макарова — заместитель начальника медико-психологического отдела УМТО ГУ МЧС по Новосибирской области. С самого начала хотела стать психологом и даже работала в кризисном центре для мужчин, вернувшихся с войны. В управление МЧС пришла работать после того, как приехала в Новосибирск вслед за мужем.

Марина и Ольга работают парой. Они вместе на пожарах, наводнениях, обрушениях, взрывах, в машине, морге, на кладбище. Если звонят друг другу в выходной, то первым делом сообщают, что не по работе, чтоб не волновать.

Интервью тоже дают вместе. 

Елена Мухачёва: В сводках обычно пишут: «На месте аварии работают психологи МЧС». Вы там такие же, в туфельках с каблучками? На все происшествия выезжаете или выборочно?

Марина Углова: Психологи выезжают на место чрезвычайной ситуации, если есть жертвы, если погибших — двое и больше, и всегда, если среди пострадавших есть дети. Это может быть катастрофа автомобильная, пожар, взрыв — всё что угодно. Выезжаем сразу — экстренная психологическая помощь должна быть оказана вовремя: здесь и сейчас. По дороге собираем информацию. Дежурный говорит по телефону, что произошло, сколько пострадавших, сколько погибших. Не всегда место аварии находится рядом, иногда приезжаем к тому моменту, когда на месте работают уже только следственные органы. Тогда мы идём туда, где разместили пострадавших людей.

Ольга Макарова: Для работы на месте у нас есть специальная форма, без погон: синяя футболка и сине-серый костюм, на нём только надпись «МЧС». В погонах на место катастроф мы никогда не выезжаем, чтобы не травмировать и без того травмированных людей. Иногда даже на контакт идут не сразу. Не должно быть ничего, что может оттолкнуть человека: яркого макияжа, малиновых ногтей. Только уверенность, спокойствие и доброжелательность.

Ольга Макарова. Фото: Павел Комаров, nsknews.info

Елена Мухачёва: А что вы говорите? «Здравствуйте, я Оля, я психолог МЧС»?

Ольга Макарова: Да. «Я Оля. Я из МЧС. Я здесь затем, чтобы вам помочь». А вот что мы психологи, не говорим. Потому что человек находится в изменённом состоянии сознания. В ответ может быть агрессия: «Ах, психолог! А вы можете вернуть мне моего ребёнка?» А я не могу. Но я могу оказать помощь в момент горя.

Елена Мухачёва: А что это за изменённое состояние сознания?

Марина Углова: Человек находится в остром стрессе. Шок, агрессия, ступор, плач — это всё нормальные реакции человека на ненормальную ситуацию, в которой он оказался. Предсказать реакцию нельзя. Даже про себя нельзя сказать, как ты себя поведёшь.

Ольга Макарова: Может взрослая женщина выбежать из горящего дома, забыв про ребёнка, который там остался. Может мужчина в 50 лет впасть в ступор, просто замереть. А бывает, что ребёнок в пять лет проявляет чудеса выдержки. 

Любая реакция человека — правильная. Он оказался в ситуации, к которой нельзя быть готовым.

Елена Мухачёва: А почему важно именно в этот момент оказывать человеку психологическую помощь?

Марина Углова: Экстренная психологическая помощь должна быть оказана вовремя, как и первая медицинская. Если у человека есть ещё физическая травма, то сначала «скорая», потом сразу мы. Потому что у него психологическая травма. Если вовремя помочь, то она перейдёт в первую фазу нормального горя. Горевание — это долго, это тяжело, но оно имеет начало и окончание. Горе не длится вечно. Но, если вовремя помощь не оказать, перерастёт в посттравматику, с посттравматическим расстройством (ПТСР) работать гораздо сложнее.

Ольга Макарова: В литературе описываются случаи, когда люди умирали от ступора. Если сравнивать с медициной, то, когда сразу оказываем помощь, всё легче заживает. Если перелом загипсовать сразу, прогнозы намного лучше, чем через год-другой ломать неправильно сросшееся и гипсовать. Я работала с посттравматикой в кризисном центре, и это очень тяжело, в том числе и для психолога.

Фото: ГУ МЧС по Новосибирской области

Елена Мухачёва: А почему психологи на месте ЧС работают парами? Всегда парами?

Марина Углова: Всегда. Чаще всего катастрофы происходят ночью. Да, это страшно. Но самое главное — неизвестно, какую реакцию мы встретим. И работать часто предстоит не с одним человеком.

Мы подходим к пострадавшим аккуратно. Видим людей и их родственников. Видим микрогруппы, ориентируемся, кто это: мужчины или женщины, какой национальности — есть особенности культур, и их нужно уважать и учитывать. Мужчина может не воспринять серьёзно женщину, и тогда хорошо привлечь консула. Мы глазами распределяем эти микрогруппы...

Елена Мухачёва: Почему глазами?

Ольга Макарова: Люди находятся в состоянии острого стресса. Если мы отходим и разговариваем между собой, а при этом идёт извлечение из-под завала, например, они будут думать, что мы от них что-то скрываем и утаиваем. Если нам нужно передать друг другу какую-то информацию, у нас есть сотовые телефоны, и мы пишем друг другу сообщения. Если мы сопровождаем похороны, один психолог стоит по одну сторону гроба, другой — по другую. 

Но я работаю с теми, кто напротив меня, Марина Олеговна — с теми, кто напротив неё, потому что мы их видим. Если я вижу, что кому-то становится плохо, я глазами показываю Марине Олеговне, и она обращается к этому человеку, либо Марина Олеговна мне показывает, и я обращаюсь.

Марина Углова и Ольга Макарова. Фото: Павел Комаров, nsknews.info

Марина Углова: А ещё нам тоже важна поддержка друг друга. Я на Олю смотрю, она мне глазами показывает, что поняла и всё в порядке. Я спокойна.

Ольга Макарова: Если стоит группа женщин, то я могу подойти к пострадавшим, соблюдая определённую дистанцию. Тактильный контакт нужно применять очень аккуратно, потому что я посторонний человек и я в форме. 

Марина Углова: А дальше включаешься в разговор, в беду и проблему. Бывает, что один человек плачет, а другой молчит. Он в ступоре. Вот вы к кому подойдёте?

Елена Мухачёва: К тому, кто плачет.

Марина Углова: Нет, нужно идти сначала к тому, кто в ступоре. Потому что плачущий уже испытывает сильные эмоции. И это хорошо. Плач в нашей ситуации — самая адаптивная реакция. Если человек не плачет, а держит эмоции в себе, мы его, наоборот, стараемся вывести на плач. Потому что ступор может перейти в другую острую стрессовую реакцию: например, в истерику.

Был случай. Парень сидел в ступоре после автокатастрофы, просто сидел и ни на что не реагировал. Я подошла: «Меня зовут Марина, могу вам чем-то помочь?» Реакции не было, человек был весь в себе. Когда удалось немного вывести его из этого состояния и началось опознание, реакция перешла в истерику.

Елена Мухачёва: Истерит — значит, сильно выражает свои эмоции. Плачет же — адаптивная реакция. Нет разве?

Марина Углова: Истерика может сработать на толпу. Люди быстро заражаются такими эмоциями. Тогда придётся работать уже с толпой. У нас, конечно, под каждую острую стрессовую реакцию есть свои методики, и с общей истерикой тоже можно работать, но лучше до такого не доходить. Если мы видим, что у человека подрагивают губы, слёзы близко, но заплакать он не может, мы его стараемся вывести на плач. Спрашиваем о событии, которое произошло, спрашиваем, как это случилось... По ситуации. Тут нет шаблона.

Фото: ГУ МЧС по Новосибирской области

Ольга Макарова: Мы не навязываем помощь. Мы обозначаем, что мы на месте и готовы к взаимодействию: «Я Оля, чем я могу помочь?» Иногда люди подходят сами. Важно понимать их состояние. На месте работают другие профессионалы, и их задача — разобраться, что произошло. Пожарный, например, должен понимать, есть ли в горящем доме ещё люди, которых нужно спасать. Есть ли там дети, и где они могут быть внутри. Мать может оказаться в таком состоянии, что она просто не способна сразу ответить. И здесь наша задача — помочь ей понять, что хотят пожарные, которые ищут ребёнка.

Марина Углова: Мы и ребят-пожарных обучаем общаться с людьми в остром стрессе — человек в таком состоянии воспринимает ситуацию совсем иначе. Ему может казаться, что пожарные приехали через час, хотя они были на месте через пять минут. Что не стали ничего делать, хотя те сразу включились в тушение и поиски. Люди часто действительно не понимают, что у них спрашивают. 

Мы общаемся с соседями и с родственниками. С кем-то нужно побыть до процедуры опознания.  

А может быть и такое, что человек откажется опознавать своих близких, для него ситуация останется незавершённой, и он не сможет принять своё горе.

Елена Мухачёва: Как это понять: станет травмой увидеть или станет проблемой не увидеть? Почему вообще это проблема — не увидеть тело?

Ольга Макарова: Нужно спросить. Мы спрашиваем. Например: «Готовы ли вы сейчас пойти и посмотреть на своего ребёнка?» Если мама говорит «нет», это её право. Сейчас делают геномные экспертизы, тело всё равно будет опознано.

Опознание на самом деле важно для того, чтобы человек принял факт своей потери. У нас ведь есть некое целостное представление о любимом и близком человеке, и это живой любимый и близкий человек. И если мы не увидели тело, то психика может не воспринять факт ухода. То есть головой мы знаем, что близкий погиб, но в глубине души уверены, что это не так.

Марина Углова: Когда мы предварительно смотрим тело, то в первую очередь думаем, можно ли его опознать. Недавно была ситуация: погиб ребёнок, опознавать приехали мать и сестра. Мать сказала, что пойдёт, сестра — что нет. Мама вышла и сказала: «Да, она погибла» — и заплакала, а сестра стояла ещё четыре часа и повторяла: «А может быть, это не она, а может, она жива?..» Ситуация осталась незавершённой. Ребёнок не осознал факт гибели.

Елена Мухачёва: Ничего себе: опознание! Какие нервы выдержат?

Марина Углова: Это нужная и важная процедура, самое главное — с ней нельзя затягивать. Иначе она может вылиться в другую стрессовую реакцию — истерику и агрессию. Нужно, чтобы человек увидел и выплакался. И если уж случилось, что падает на тело, то оттаскивать нельзя. Выплачется, потом уводим.

Фото: ГУ МЧС по Новосибирской области

Ольга Макарова: Важно заранее обговорить время. Мы рассказываем родственникам, в каком состоянии тело, и поясняем, что на опознание даётся две-три минуты: «Мы с вами смотрим, я вам киваю, и мы выходим, процедура закончена». И это так: человек увидел — принял факт — выплакался.

Елена Мухачёва: Все плачут?

Ольга Макарова: У нас такой менталитет: мужчины не плачут. Они должны держаться. Конечно, все разные. Но обычно мужчины стараются сохранять стойкость духа. И можно только предположить, что будет, когда ты уйдёшь и он закроет за собой дверь.

Марина Углова: Вообще у горя много этапов. Принять потерю, поверить, что человека больше нет, — один из самых первых.

И вот здесь нам очень важно сблизить семью, организовать кружок из родственников, которые начнут общаться между собой. Мы подвели их друг к другу, они обнялись и плакали. Это очень хорошо, потому что с чувством вины они не смогут остаться вместе.

Ольга Макарова: Общее переживание горя — это очень важно, иначе дело может закончиться разводом. И мы обязаны помочь людям найти ресурс, ради чего они должны пройти через это горе. 

Марина Углова: Иногда мы говорим: «Вы будете переживать, но сейчас вам нужно заняться похоронами». Это направление. Взрослых людей в изменённом состоянии иногда нужно мотивировать.

Ольга Макарова: Бывает, что ресурс найти трудно. У женщины погибли дети. Ресурс — надо похоронить детей, надо помочь маме, которая в больнице, — не сработал. Потом были попытки суицидов.

Марина Углова: Мы пришли с этой женщиной забирать вещи детей в садик, и она спросила: «Ради чего мне жить дальше?» Уже было понятно, что ресурса жить дальше нет. Это самые сложные случаи. Здесь мы всегда говорим с родственниками — что ситуация серьёзная, что с человеком нужно остаться и вместе побыть, что возможен суицид. И в таких случаях мы записываем телефоны, чтобы передать их коллегам для пролонгированной помощи. Её у нас оказывает «Волонтёр.Сиб». Они и с нами работают, если это необходимо. Важно обращаться за помощью, когда она нужна.

Фото: Павел Комаров, nsknews.info

Елена Мухачёва: Вы говорите, что сестра опознавала девочку. Нужно ли ребёнку такое видеть? Вообще нужно ли детям участвовать в похоронах? Не слишком ли это?

Ольга Макарова: Согласно литературе и практическому опыту, нужно обязательно, даже для маленького ребёнка. У него есть образ живого близкого человека. Если ребёнок не был на похоронах, то не будет завершённого образа. Если человек не видел умершую и его потом просто привели на могилу и сказали: «Здесь твоя мама» — он это не сможет осознать. 

Не захочет ребёнок подойти к телу — не надо заставлять. Главное, что он видел, как прощаются с родным человеком.

И от традиций семьи зависит, что ребёнку при этом скажут: «Теперь мама будет смотреть на тебя с неба», или «Мама теперь здесь, и можно к ней прийти», или «Теперь она будет твоим ангелом-хранителем». Главное, что человек получает завершённый образ. Принимает этот факт.

Если образ остался незавершённым, то это большие проблемы впоследствии. Иногда начинаешь работать с подростком и выясняешь, что все проблемы из раннего детства. В четыре года похоронили маму, ребёнок не был на прощании, он не может принять смерть. Или накануне смерти мама его пожурила, и он винит себя, что он плохой и мама из-за него не возвращается. Или сестрёнка. Или братик. Эти проблемы проявятся намного позже.

Марина Углова: Взрослые считают, что они уберегли ребёнка от нестерпимых переживаний. Нет, не уберегли, а просто отсрочили их на много лет. До девяти лет дети вообще не понимают, как это — умереть. И принимают этот факт просто. И, конечно, нужно понимать, что взрослые сами находятся в изменённом состоянии. Они сами переживают острое горе, поэтому ребёнок накормлен, присмотрен, вроде бы во что-то играет — и хорошо. А потом, когда он стал подростком, говорят: «Был хороший, а потом вдруг всё перевернулось в один момент». 

Ещё хуже, когда ребёнку вообще не говорят, что родной умер. Допустим, умер братик, а ребёнка заверяют, что он в больнице. Мальчику игрушку купили, а он говорит: «Это братику, когда выйдет из больницы». И здесь очень больно будет всем. И ребёнок этот всё равно почувствует, что случилось что-то страшное.

Фото: ГУ МЧС по Новосибирской области

Елена Мухачёва: Чтобы пережить нормальное горе, сколько нужно времени?

Ольга Макарова: На этот вопрос нет однозначного ответа, но принято считать, что год. Не случайно в русской традиции отмечают девять дней, 40 дней и год. За год человек последовательно отмечает все события, которые он раньше отмечал и разделял с близким человеком: дни рождения, Новый год и ещё какие-то моменты. И событие за событием проходит все стадии горевания до принятия. И может жить дальше.

Марина Углова: Но мы всё равно говорим: время не лечит, оно притупляет горе. Родной и близкий человек навсегда останется в вашем сердце, вы будете о нём помнить, горевать и скучать. Это так.

Елена Мухачёва: Можно научиться не чувствовать горе? Пожарные и спасатели — они каждый день сталкиваются со страшным, но при этом ещё должны что-то делать. Войти в горящий дом, искать в нём ребёнка, крыша рухнула, не нашёл... Это же шок. Как они эти шокирующие ситуации переносят?

Марина Углова: Это ещё один блок нашей работы — взаимодействие с личным составом. Мы ребят принимаем, работаем с ними после командировок в течение семи дней после возвращения, психологически готовим, наблюдаем, диагностируем, если необходимо, проводим профилактические, коррекционные занятия — и так на протяжении всей службы. За каждым психологом закреплено 400-500 человек личного состава.

Фото: ГУ МЧС по Новосибирской области

Пожарные — сильные духом люди. Рисковать жизнью, зная, что у тебя семья, не каждый сможет. И они все переживают гибель людей.

Ольга Макарова: Личный состав МЧС — мужчины. А нас воспринимают кто-то как матерей, кто-то — как сестёр. Именно поэтому женщине-психологу работать легче. И к нам сильный мужчина рискнёт прийти за личной консультацией. И сами мы увидим, есть ли тревога, есть ли депрессия. Если нужно, проводим коррекцию: краткосрочную или курсами.

Марина Углова: Пожарные особенно тяжело переживают гибель детей. Для ребят первая командировка была на Саяно-Шушенскую ГЭС, много погибших, это очень тяжело. Работали в «Зимней вишне», где было много погибших ребятишек. Пожарные не будут жаловаться, но ты с ними разговариваешь и понимаешь, что они пережили. Мы работали с каждым. Они не жалуются, но они ранимые, у кого-то есть свой ребёнок. Они рассказывают — а в глазах слёзы.

Ольга Макарова: С ребятами у нас индивидуальная работа. Допустим, в огне погиб ребёнок, а у пожарного сын-подросток. И отец эту ситуацию неосознанно переносит на сына, боится за его жизнь. Начинает его контролировать и строжиться, жизнь всей семьи становится невыносимой.

Фото: ГУ МЧС по Новосибирской области

Мы и с семьями работаем. Ресурс всегда ищем в самом человеке. И у нас так подобран коллектив психологов, что все разные: я специализируюсь на гештальте, другой — на кризисных состояниях, Марина Олеговна прекрасно работает с детьми.

Марина Углова: А если нужно, мы не стесняемся обратиться за помощью и к другим психологам, например, в наш любимый «Волонтёр.Сиб». И они уже ведут, пока человек нуждается в пролонгированной психологической помощи.

Ольга Макарова: И мы всегда приложим все свои силы и все свои психологические способности, чтобы, например, попасть в больницу, где находятся наши ребята. Чтобы нас хоть на минутку к ним запустили. Это тоже очень важно. Когда после взрыва на АЗС год назад 50 пострадавших оказались в больнице, среди них были и пожарные. Им было очень важно увидеть и ощутить, что есть поддержка в этот момент.

Марина Углова: Ребята должны чувствовать, что они живы и мы все счастливы, что они живы. Всё остальное откорректируем.

Елена Мухачёва: А как вы сами с такой работой справляетесь? Что вас поддерживает?

Марина Углова: Мы тоже живые люди и тоже переживаем, и первую помощь мы оказываем друг другу. 

Ольга Макарова: Если чувствуешь, что всё равно не отпускает, то говоришь: «Девочки, похоже, я застряла». И разбираемся, где застряла и почему, что зацепило в этой ситуации.

Марина Углова: Если и это не помогает, то обращаемся за помощью к супервизору. Разговариваем с ним и разбираемся, всё ли сделали правильно и что можно было сделать иначе. А вообще в нашей работе много сил дают семьи. Если бы они относились с негативом к тому, что мы ночью куда-то уезжаем, не знаю, как бы мы работали. Меня очень поддерживает муж.

Ольга Макарова: Да, ты просыпаешься среди ночи от звонка и начинаешь собираться. У нас стоят заранее приготовленные сумки и дома, и на работе: там необходимое на сутки. 

Елена Мухачёва: А как восстанавливаетесь?

Марина Углова: Я люблю рыбалку и лыжи. На реке очень тихо, вода успокаивает. А на лыжах по лесу — вообще красота. Конечно же, с супругом, он у меня очень мощная поддержка.

Ольга Макарова: Мне хорошо помогает бассейн. Я учусь оставлять работу на работе. У меня ритуал: я переступила дверь и стараюсь не вспоминать. Дома я хочу быть женой и мамой. У меня сын и дочь маленькие, мы рисуем, разукрашиваем. Как бы это цинично ни звучало, но мы привыкли к своей работе.

Марина Углова: И мы любим свою работу. Потому что есть чувство, что наша помощь необходима, мы сделали, что могли. И иногда нам говорят «спасибо». И это неважно, где мы были — на похоронах или на опознании в морге, нам говорят: «Спасибо, что вы были в самый тяжёлый момент рядом». Иногда не говорят, а просто смотрят, и это дорогого стоит — понимаешь, что ты действительно очень нужен.

Ольга Макарова: У нас такая работа — мы понимаем без слов.

Главные новости из жизни нашего города — подписывайтесь на нашу группу в Одноклассниках.

Материал был впервые опубликован на сайте «Новосибирские новости» 22 июля 2022 года.

#Безопасный город #Активный город #Интервью #Город в лицах