Разговор об истории: уплотнение, «выковырянные» и ленинградская кровь

Разговор об истории: жертва истории, биение живой жизни и 100 лет памяти

31 января на радио «Городская волна» (101.4 FM) прозвучал очередной выпуск «Разговора об истории Новосибирска». В гостях в студии побывал историк, научный сотрудник Музея Новосибирска Константин Голодяев. «Новосибирские новости» публикуют полную расшифровку программы.

Евгений Ларин

11:00, 06 февраля 2025

Евгений Ларин: Новосибирск с Ленинградом — Санкт-Петербургом связан давно и прочно. Возникать эти связи начали ещё на заре юности нашего города — здесь достаточно вспомнить, что почти все первостроители нашего города были выпускниками петербургских высших учебных заведений. Это, прежде всего, инженеры-путейцы: оба Михайловских — Константин Яковлевич и Николай Георгиевич, инженер Роецкий, авторы моста Транссиба Белелюбский и Богуславский, а также инженеры Будагов, Меженинов, Тихомиров, Жандр. И даже первый городской голова Ново-Николаевска Владимир Ипполитович Жернаков и известный архитектор — «наше всё» в архитектуре Новосибирска — Андрей Дмитриевич Крячков тоже окончили петербургские университеты.

Но сегодня мы поговорим о другом периоде — о времени Великой Отечественной войны. Это продиктовано историческим календарём, календарём знаменательных и памятных дат: 27 января 1944 года Красная Армия полностью сняла блокаду Ленинграда, которая продолжалась чуть менее 900 дней. Именно эта дата станет нашей отправной точкой.

В многочисленных статьях и заметках, посвящённых эвакуации в Новосибирск жителей осаждённого Ленинграда, очень часто можно встретить утверждение о том, что Новосибирск в годы войны на четверть стал Ленинградом. Имеется в виду количество эвакуированных по отношению к довоенной численности населения Новосибирска. Так ли это на самом деле и что стоит за этим утверждением?

Константин Голодяев и Евгений Ларин. Фото: Павел Комаров, nsknews.info

Константин Голодяев: На начало 1941 года в Новосибирске проживало 450 тысяч человек, а к концу 1945 года население города составляло уже 609 тысяч человек. То есть 159 тысяч человек — это чистый прирост населения, то есть плюс четверть к тому, что было. Это уже без тех, кто погиб на войне, и тех, кто уже успел уехать обратно домой. И понятно, что вся эта четверть — это не только ленинградцы.

Принято считать, что в Новосибирск было эвакуировано порядка 128 тысяч ленинградцев. Кто-то после войны уехал, вернулся обратно в Ленинград. Но, думаю, что порядка 100 тысяч ленинградцев остались в Новосибирске. То есть на 1945 год это примерно шестая часть жителей нашего города.

Евгений Ларин: Все ли эти 128 тысяч ленинградцев были работниками эвакуированных в Новосибирск предприятий, заводов, институтов, учреждений культуры, о которых мы обычно говорим? Иными словами, был ли другой путь в Новосибирск, кроме эвакуации вместе со своей организацией? Понятно, что были эвакуированы детские дома, было много детей, но, тем не менее, как к нам попадали?

Константин Голодяев: В основном, да, это были рабочие и служащие, эвакуированные вместе со своими предприятиями, организациями, институтами. Но, конечно, были и вольные эвакуированные, беженцы.

Но проблема эвакуации очень сложная. Как эвакуироваться? Все люди стоят на учёте. Сбежать из города, бросить своё предприятие — это статья. Эвакуироваться самостоятельно не так уж и просто. Перемещения по стране ограничены — нужны пропуска. Но мало было выбраться из города — до Сибири ещё нужно было доехать! И не у всех была возможность купить железнодорожные билеты. До начала сентября 1941 года железнодорожные билеты ещё продавались, потом железнодорожное сообщение было прервано. Нужно было покупать билеты на паром, выезжать какими-то путями.

Константин Голодяев. Фото: Павел Комаров, nsknews.info

К тому же в дороге на каждой станции нужно покупать продукты. Поезда останавливаются не так часто, а цены взлетели — ого-го! И деньги, которые люди смогли взять с собой, быстро кончались. Плюс нужна тёплая одежда — ехать-то в Сибирь. Ехали в зиму, а уезжали-то почти ни с чем, было только то, что успели схватить.

Конечно, государство помогало выезжать, где-то можно было проехать льготно или даже бесплатно.

Есть воспоминания студентки Нины Дятловой, которая ехала в Иркутск через Новосибирск. Она пишет: «На остановке слышим команду: „Выгружайтесь с вещами! “ Навсегда оставляем теплушки с широкими нарами. Сопровождающий ведёт нас к эвакопункту. Здесь мы слышим неожиданную весть: это последний эвакопункт на нашем пути, а дальше должны ехать самостоятельно. Пассажиры окружили сопровождающего:

— Но у нас нет денег на билеты! Мы два месяца в пути! Все деньги потратили на питание!

— Товарищи, государство и так много сделало для вас. Вас везли бесплатно, обеспечивали продуктами в такое трудное военное время. Вы поправились, окрепли, теперь добирайтесь до нужных вам мест сами. Счастливого вам пути!»

Также она оставила воспоминания о нашем железнодорожном вокзале:

«Огромный новосибирский вокзал переполнен. Люди сидят на узлах и чемоданах, лежат по всем углам на полу. Плачут ослабевшие дети.

Мы узнали, что многие по неделям не могут достать билеты на поезда. В билетных кассах стоят огромные очереди. Поезда осаждают яростно, пробиться в вагоны не каждый может даже с билетом.

Наше положение оказалось безвыходным: денег на покупку билетов нет, нет продуктов и пропусков в столовую...»

Конечно, в первую очередь эвакуировали детей. При ком-то были воспитатели, при ком-то могли быть и родители. Уже 9 августа, с начала войны ещё не прошло и двух месяцев, завод имени Чкалова принял первые четыре эшелона женщин и детей. Их эвакуировали первыми, ещё до того, как Ленинград был окружён. И сибиряки, наслышанные о героической обороне Северной столицы, очень тепло встречали ленинградцев, принимая в их судьбе самое живое участие. Одинокие женщины брали приехавших ребятишек себе домой. Власти это стимулировали — давали за это льготы. Также это помогало избежать отправки на длительные работы в колхоз. А дети на долгие годы находили свою новую семью.

Стела, посвящённая трудовому подвигу ленинградцев на Аллее блокадников. Фото: Ростислав Неисов, nsknews.info

Об этом опубликовано много воспоминаний. Я привожу их в своей книге «Новосибирск военный». Вот, например, одно из них. Вспоминает Лариса Николаевна Евдокимова, эвакуированная из Ленинграда маленькой девочкой: «Нас на руках выносили. Стояла телега, и Александра Павловна Славная, директор дома малютки, начала укладывать детей в коробочки — многие были немощными и не могли сидеть. <...>

В детстве мне каждый год снилась война. Каждый год я просыпалась от ужаса. То, что было на вокзале, когда я маленькая сидела, как бомбили вокзал, и как бегали люди.

<...> На Алтайке нас разгружали. Было обращение, чтобы детей из Ленинграда брали в семьи. Мама пришла в Дом малютки и сказала: „Мне бы девочку, на меня похожую“. Меня вывели к ней. Я на неё смотрю, она на меня смотрит. Я подошла, взяла её за руку и сказала: „Мама“. Так началась наша сибирская семья».

Или вот другое воспоминание Марии Филипповны Заливиной: «Ей было лет 17, а выглядела она на все 70. Волосики на руках были зелёного цвета. Её везла из блокадного Ленинграда женщина-капитан, старшая сестра. Девочке ещё нельзя было много есть, мама варила для неё кашу, кормила маленькими порциями».

Евгений Ларин: Известно, что в Новосибирской области было принято специальное постановление о необходимости самого чуткого и внимательного отношения к эвакуированным. Зачем? Предполагалось, что могло быть иначе? И как в действительности обстояли дела? Ведь, наверно, не каждый был рад тому, что незнакомые чужие люди будут жить в его квартире, а им ещё при этом часто нечего есть и не во что одеться.

Константин Голодяев: Здесь была большая воля наших областных властей. Ещё до прибытия эшелонов в Новосибирск местные власти приказывают обеспечить эвакуированных из Ленинграда по пути следования питанием на станциях, медпомощью, а паровозы — топливом. Вот цитата из документа, который хранится в областном архиве: «Обком ВКП(б) и Облисполком ещё раз напоминают о необходимости самого чуткого и внимательного отношения к эвакуированным и предупреждают, что лица, допустившие бездушное и чиновничье отношение к нуждам эвакуированных будут преданы суду».

И речь идёт не только о ленинградцах, а об эвакуированных вообще. Люди попали в беду — им надо помочь. Конечно, могло быть разное. Но сколько я просматривал документов, нигде встречал упоминаний о том, чтобы к эвакуированным плохо относились, обманывали или грабили. Такого я не видел никогда.

Что касается детей, то во время войны в Новосибирской области размещалось 75 детских домов. Из них 48 — эвакуированных, большинство — 37 — из Ленинграда. Детей размещали в лучших помещениях города и области, обеспечивали топливом, необходимой мебелью и одеждой, они получали питание по повышенным нормам, нуждающиеся проходили лечение в туберкулёзном санатории.

Нина Дятлова, фрагмент из воспоминаний которой мы приводили, кстати, пишет, что начальник нашего вокзала всё-таки помог им выехать дальше в Иркутск — обеспечил их бесплатными билетами. Мало того, что власти помогали, важно было и личное отношение людей.

То, что людей подселяли в квартиры, безусловно, было неудобством. Обком выпускает постановление «...брать эвакуированных на квартиры путём уплотнения местных жителей...», прибывших из других регионов начинают подселять в частные дома и квартиры местных жителей, размещают в школах, в других организациях. Их прикрепляют к бытовым и лечебным, детским учреждениям, к столовым, по возможности обеспечивают топливом.

Ещё летом 1941 года в городе принимается решение о мобилизации жилого фонда для семей эвакуированных. В течение нескольких дней было освобождено 10 тысяч квадратных метров жилья. На 11 июля было освобождено больше 50 тысяч квадратных метров служебной площади. Под жильё приспосабливались части кухонь, сквозные проходы в домах, сараи, подвалы, чердаки по типу мансард. Принято решение по скорейшему завершению строительства уже начатых жилых и производственных помещений.

Было такое, что новосибирские предприятия вместе с работниками вывозили из города в область, в районные центры. Люди покидали свои квартиры, а в них заселяли беженцев. Например, наш пединститут вместе с преподавателями и студентами на всё время войны уехал в Колпашево и работал там.

Если мы вновь обратимся к воспоминаниям современников, то, в частности Инна Евдокимовна Захарова вспоминает: «Не спрашивали, пустишь ты на квартиру или не пустишь, не спрашивали. Видят, что у тебя лишняя площадь, кого-нибудь к тебе поселят. И ничего, все мирились. Никто, что я не хочу, этого не было. Народ был очень дружный, я даже часто вспоминаю, что народ в войну был очень дружный, каждый хотел помочь».

Я могу привести массу таких свидетельств. Так, Любовь Доминтьяновна Малюшко, которая то время была маленькой девочкой, вспоминает: «Одна женщина искала свою дочь. Ей сказали адрес, и она специально приехала в город, чтобы отыскать. И вот она постучала в нашу избушку, а я была одна в ту ночь. И она мне говорит: „Девочка, ты не знаешь где эта улица?“ А я-то все улицы уже знала. Я ей и говорю: „Так это напротив парка!“ — там был большой дом пятиэтажный, там мамина знакомая жила. Путь-то неблизкий! И я ей: „Давайте я вас проведу! “ И вот мы идём — зима, холод, луна полная светит. Нашли мы так этот дом и дочку. Столько радости было! Мы ведь ходили по всем квартирам и спрашивали: „Не живёт ли здесь девочка? “ Так я помогла воссоединиться семье».

Константин Голодяев и Евгений Ларин. Фото: Павел Комаров, nsknews.info

Любовь Доминтьяновна говорит, что очень гордилась тогда этим своим поступком.

К эвакуированным в Новосибирске относились очень доброжелательно. Вот ещё один момент из воспоминаний Риммы Даниловны Маляновой, которая тогда тоже была ещё ребёнком: «Я помню, как новая девочка, из эвакуированных, во дворе вдруг закричала: „Мама, мама, кошка, кошка, лови скорей!“ И побежала за ней, а мать её держит. Я никому ничего не сказала, пришла домой и поделилась с матерью. Она мне говорит: „Никому об этом не рассказывай“. Я говорю: „Зачем она хотела поймать её?“. Вот когда она мне рассказала, что эта девочка — ленинградка, и что блокадники ели кошек. Я в такой ужас пришла... Мама говорит: „Никогда и никому не говори, она не виновата, а её будут дразнить, зачем это нужно?“»

Евгений Ларин: Я читал, что было такое слово — «выковырянные». В Новосибирске по отношению к эвакуированным так говорили?

Константин Голодяев: Вообще, нужно сказать, что для многих тысяч эвакуированных на восток понятие «сибиряк» стало обозначением не только закалённости, но также синонимом глубокого великодушия и доброты: нравственная репутация Сибири в те дни возрастала и в тылу.

Прорыв блокады города на Неве стал праздником и для Новосибирска. Была объявлена Неделя усиленной помощи Ленинграду. Все предприятия Новосибирска передавали ему сверхплановую продукцию. Люди собирали для ленинградцев вещи и продукты.

Евгения Степановна Тиис вспоминает: «Когда была объявлена неделя помощи Ленинграду, как питались? Здесь же тоже был голод. Кусочек масла взбивают и ребёнку поручают: „Это в Ленинград. Неси к вокзалу“». Там был сборный пункт.

Но, конечно, люди разные. Бывали и случаи неприятия эвакуированных, чёрствого и высокомерного отношения за уплотнение, паёк, который им давали, за их интеллигентность, даже столичность. Есть такие свидетельства. В частности, Ирина Яновна Шелагина пишет: «„Выковырянные“, „Узе — узе приехали на козе“, — слышали мы в свой адрес по осени, и тогда нам на это было наплевать. Плохо, когда тебе плохо. Вдвое плохо, когда ты чувствуешь себя хуже других, и совсем уже плохо, когда другие считают тебя хуже себя. Недоброжелательство к ленинградцам было необычно и непонятно. Лишь потом это несколько сгладилось».

Власти, кстати, тоже замечали такие вещи и реагировали на них. Михаил Васильевич Кулагин, который был секретарём обкома, писал, что: «надо сказать, что и в городе, и на селе имеются отдельные факты, когда к эвакуированному населению относятся недоброжелательно и не оказывают необходимой помощи. Тот, кто это делает, тот является человеком, потерявшим совесть, человеческие чувства, тот забыл свой гражданский долг».

Но справедливости ради нужно отметить, что и среди эвакуированных встречались разные столичные «штучки». Есть несколько таких свидетельств. Например, Михаил Сергеевич Старцев пишет: «С начала войны мы, сибиряки, со свойственным нам неторопливым укладом провинциальной жизни, столкнулись с непривычными нравами и обычаями эвакуированных специалистов.

Москвичи держались довольно заносчиво, всячески выказывая своё пренебрежение к нашему брату-провинциалу. Это, конечно, задевало людей думающих и тонко чувствующих. Зато о товарищах, прибывших из Ленинграда, можно говорить только самые добрые слова.

Удивительно добросовестные, серьёзные, высококвалифицированные, они покоряли ещё и своей культурой, которая проявлялась и в труде, и в отношении к людям, и в быту».

Всё-таки ленинградцы стояли немного особняком.

Евгений Ларин: И всё же достаточно сложно понять, как всё это происходило, как обустраивали эвакуированных в Новосибирске, чем кормили, во что одевали? С учётом того, что и с жилыми площадями, и со снабжением продовольственными и непродовольственными товарами у нас и в мирные-то годы было не очень. А тут война.

Константин Голодяев: Знаете, усиленный паёк давался только тем людям, которые занимали очень высокие профессиональные должности, и тем, кто был болен. Все остальные были на равных с новосибирцами — получали столько же хлеба, сахара и так далее. Ни ленинградцев, ни других эвакуированных никак особо не выделяли. Особое отношение было только к детям. Ленинградцы у нас пережили войну так, как они пережили бы её в любом другом городе, как пережили её все наши советские люди — тяжело. Это было тяжёлое и страшное время. Разница была в том, что жили они не у себя дома, а в чужом городе, с незнакомыми людьми, оторванные от своего гнезда, от своей культуры. Хорошо, что был трудовой коллектив, который был более-менее знаком. Тем не менее, в эти трудовые коллективы пришло и много молодых людей, которые заменили на предприятиях ушедших на фронт отцов и мужей.

Константин Голодяев и Евгений Ларин. Фото: Павел Комаров, nsknews.info

А в Ленинграде тоже осталось много предприятий, которые работали там во время войны — не все они были эвакуированы. И часто семьи ленинградцев оказывались разорванными — кто-то приехал в Новосибирск, а кто-то остался работать в Ленинграде. Так что нет смысла говорить о том, что для ленинградцев было тяжело организовать какие-то особые условия жизни. Они жили так же, как и все остальные.

Евгений Ларин: Но вот в январе 1944 года блокаду Ленинграда сняли и можно было вернуться. А многие ли остались в Новосибирске?

Константин Голодяев: В январе 1944 года блокаду сняли, но война-то не закончилась. Предприятия продолжали работать, все люди работали на предприятиях. Все оставались на своих местах, в том числе детские дома. В Сибири всё было относительно благополучно — зачем куда-то переезжать? Возвращаться стали уже после окончания войны, после 9 мая 1945 года.

Кто-то вернулся, а кто-то вернуться не смог. Многие ленинградцы остались здесь. Многие съездили домой, им дали такую возможность, увидели свои разрушенные дома, предприятия. И они вернулись обратно в Сибирь, где у них уже было гарантированное жильё и работа. А у многих, молодых было много, в Новосибирске появилась и любовь, они нашли здесь свои вторые половинки.

Вот пример из воспоминаний ленинградца Каптаренко: «Сначала я собирался возвращаться. Мы по сути дела были крепостными, нельзя было уволиться, паспорт даже и тот находился в отделе кадров.<...>А если честно, то мне вскружила голову одна особа, и я не стал возвращаться в Ленинград».

А вот что рассказывал известный новосибирский краевед Борис Николаевич Антипенко, который работал на ленинградском заводе имени Коминтерна: «Там много было ленинградцев, которые застряли. Многие просили о переводе, уже позже, после войны, но им просто отказывали. А кто-то здесь стал начальником, замначальника цеха. А там что, куда, мол, соваться? <...> Некоторые в силу других причин, вроде того, что многие погибли родные, тяжёлые воспоминания остались. Причины у каждого были разные».

Поэтому из тех 128 тысяч эвакуированных уехали немногие. Порядка 100 тысяч человек остались жить, работать, создавать семьи и воспитывать детей в Новосибирске.

Евгений Ларин: Они же стали и новосибирцами, и сами своим же наследием. Ленинградцы же многое вложили в нас, новосибирцев, в наш город.

Константин Голодяев: Почти все ленинградские заводы были оставлены в Новосибирске, обратно они не вывозились. Здесь они нашли свои новые места, новые площади, были построены новые цеха. И вплоть до сегодняшнего дня почти все эти заводы работают, выпускают продукцию. И работать там продолжают дети тех ленинградцев, которые приехали в Новосибирск вместе с этими заводами во время войны.

Сколько в нас ленинградской крови? Если в 1945 году каждый шестой житель Новосибирска был ленинградцем, то сейчас, через 80 лет, допустим, в каждом 20-м новосибирце есть лениградская кровь.

Ленинградцы привезли к нам огромный пласт культуры. В Новосибирск в эвакуацию привезли 19 государственных музеев — все дворцы Пушкина, Павловска, Петергофа, знаменитую Янтарную комнату, артиллерийский музей и многие другие. Театры — Александринку, или театр имени Пушкина, новый ТЮЗ, знаменитую Ленинградскую филармонию.

Нужно сказать, что к 1941 году филармония в Новосибирске уже была. И был огромный музыкально-культурный багаж, накопленный ещё с дореволюционного времени. Но в сентябре 1941 года нашу филармонию закрывают, дают ей на время войны бессрочный отпуск, а в Новосибирск приезжает Ленинградская филармония. А у неё был совершенно другой уровень постановки работы и всего репертуара. И первые месяцы работы Ленинградской филармонии в Новосибирске на концерты, которые вёл искусствовед Иван Иванович Соллертинский, ходили, в основном, эвакуированные ленинградцы. Постепенно залы стали наполняться и новосибирцами.

Константин Голодяев и Евгений Ларин. Фото: Павел Комаров, nsknews.info

Но самый удивительный факт заключается в том, что когда Ленинградская филармония летом 1944 года уехала обратно домой, а Новосибирская филармония возобновила свою деятельность, она оказалась в упадке — несколько месяцев к ней на концерты вообще никто не приходил. Новосибирским артистам пришлось срочно нарабатывать свой профессионализм и качественные характеристики — вот какую высокую планку задали ленинградцы!

Вспоминая военное время, Эдуард Ипполитович Ельский рассказывал: «Это обвал для Новосибирска. Хлынули и заводы, и искусство, и фабрики, и кино, и ещё кого только не было. И они-то, конечно, сильно разнились от сибирского посконного чалдона. Хлынула эта масса, у них менталитет совсем другой. Там же и рабочий класс по-другому выглядел, и фабричные с крупными этими заводами. Я уж не говорю про театр».

Ленинград врос в Новосибирск. У нас даже появились какие-то общие словечки, и они существуют, кажется, есть до сих пор. Есть такое свидетельство Каптаренко: «Общение сибиряков и ленинградцев немножко, конечно, отличалось.<...> разговор был разный, не все выражения мы могли понять. Например, выражение „простая кастрюля“ — почему „простая“? Оказывается, это означало „пустая“ кастрюля!»

Когда я бываю в Ленинграде — Санкт-Петербурге, то замечаю, что как только в разговоре ленинградцы узнают, что ты из Новосибирска, отношение к тебе сразу меняется — как будто какая-то искра проскакивает. Тебе сразу помогут, покажут, подскажут. Хотя, сейчас этого уже меньше — старики уходят. У молодого поколения уже этого нет, там тоже понаехавших много. А старшее и среднее поколение помнит. Это результат того, уже 80-летней давности, доброго приёма, который наши дедушки и бабушки оказали тем несчастным горемычным беженцам. Честь и хвала им за это. И большое спасибо.