Однажды в Новосибирске: старожилы, протогород, чугунка и красная линия

Однажды в Новосибирске: мемуары генерала и конец белого движения

28 октября на радио «Городская волна» (101.4 FM) прозвучал очередной выпуск «Вечернего разговора об истории Новосибирска». В студии побывал учёный секретарь Музея Новосибирска, кандидат исторических наук Евгений Антропов. «Новосибирские новости» публикуют полную расшифровку программы.

Евгений Ларин

12:47, 02 ноября 2022

Взгляд назад. Исторический календарь

25 октября 1976 года картинная галерея впервые в стране провела научную конференцию, посвящённую изучению творческого наследия семьи Рерихов.

25 октября 1941 года в эвакуацию в Новосибирск из Москвы приехал последний участник Парижской коммуны 1871 года Адриен Лежен. В Советском Союзе он жил с 1930 года. Скончался последний коммунар уже 9 января 1942 года. Лежена похоронили в сквере Героев революции. Но в 1971 году по просьбе французского правительства его останки перевезли на родину и захоронили на кладбище Пер-Лашез в Париже.

26 октября 1977 года свои двери для первых гостей открыл Дворец культуры железнодорожников. ДКЖ на улице Челюскинцев в Железнодорожном районе неподалёку от вокзала Новосибирск-Главный тогда стал одним из самых современных и популярных учреждений культуры в городе. ДК Железнодорожников с просторным фойе, и огромной клубной зоной включал в себя большой киноконцертный зал на 1200 мест для проведения концертов и спектаклей, кинозал на 250 мест и спортивный комплекс площадью 650 квадратных метров. Сцена киноконцертного зала была лишь на несколько метров меньшей главной сцены Новосибирска, той, что в театре оперы и балета.

Фото: Ростислав Нетисов, nsknews.info

29 октября 1937 года Военная коллегия Верховного суда СССР в Новосибирске осудила и приговорила к расстрелу 15 руководителей Сибирского военного округа.

29 октября 1938 года постановлением президиума Новосибирского областного исполнительного комитета №1411 на всей территории Новосибирской области ввели правила уличного движения.

29 октября 1985 года был заложен первый камень на месте строительства МЖК «Восточный», который с 1986 года стал называться «Молодёжным». Проект застройки МЖК разработали в институте «Новосибгражданпроект».

30 октября 1930 года новосибирская аэростанция, известная позже как аэропорт «Северный», была переименована в Новосибирский аэропорт Всесоюзного объединения Гражданского Воздушного Флота.

30 октября 1961 года решением горисполкома парк имени Сталина переименовали в городской парк культуры и отдыха, который позже стал Центральным парком.

Фото: Павел Комаров, nsknews.info

30 октября 1984 года первых зрителей принял новый ТЮЗ, ныне это театр «Глобус».

Однажды в Новосибирске. Верные дочери советского народа

Вечером 24 октября 1938 года через Новосибирск проследовал транссибирский экспресс Хабаровск — Москва, в котором ехал экипаж самолёта «Родина» в составе командира Валентины Гризодубовой, второго пилота Полины Осипенко и штурмана Марины Расковой. «Советская Сибирь» в этот день писала: «Приветствовать знатных лётчиц-героинь готовятся сотни представителей фабрик, заводов и учреждений.

Железнодорожники станцией Тайга, Болотная, Новосибирск соревнуются за право несения почётной вахты во время прохода поезда. Принимать поезд в Новосибирске будут знатные диспетчеры-стахановцы Бабич и Звягин».

Гризодубова, Осипенко и Раскова — это были те самые лётчицы, которые совершили перелёт по маршруту Москва — посёлок Керби в Хабаровском крае и установили женский мировой рекорд дальности беспосадочного полёта по прямой. 24-25 сентября 1938 года они пролетели 6450 км за 26 часов 29 минут. Целью перелёта, по словам экипажа, было «продемонстрировать перед всем миром решимость советских женщин, их любовь к родине».

Поначалу полёт проходил нормально, но утром 25 сентября связь с самолётом прекратилась, место посадки его установлено не было. Семь дней о судьбе экипажа не было никаких известий, поиск пропавшего самолёта стал делом всей страны. В поисках «Родины» по обе стороны железной дороги от Читы до Хабаровска кружили до 50 самолётов.

Лишь 3 октября самолёт обнаружили в 20 километрах юго-западнее озера Амуткит. Рядом с самолётом находились две лётчицы, — Гризодубова и Осипенко. Раскову в истощённом состоянии нашли позже в 20 километрах от этого места. Спасательная операция прошла успешно.

Как выяснилось, экипаж «Родины», сбился с пути, приняв реку Амгунь за Амур. На Керби девушки обнаружили, что кончился бензин, и приняли решение идти на посадку. По приказу командира штурман Раскова покинула самолёт на парашюте, а Гризодубова и Осипенко аккуратно посадили машину на болото.

Спасённых лётчиц доставили в Комсомольск. Оттуда экипаж направился в Хабаровск, а 19 октября Гризодубова, Осипенко и Раскова выехали в Москву. На всем пути следования курьерского поезда, в том числе, и в Новосибирске героинь, встречали и приветствовали тысячи людей.

26 октября 1938 года «Советская Сибирь» писала, что к приезду «верных дочерей советского народа» новосибирский вокзал празднично украсили, осветили огнями прожекторов, на фронтоне здания появились портреты Сталина и его ближайших и верных соратников. Поезд подошёл точно по расписанию, в 10:29, грянул оркестр, на трибуны взошли отважные девушки в сопровождении лётчика Сахарова, — это он первым обнаружил самолёт «Родина» в тайге. Их забросали букетами цветов и буквально утопили в восторженных овациях.

Митинг открыл председатель облисполкома Егоров, гремело «ура», звучало много пламенных речей и здравниц в честь великого кормчего СССР — товарища Сталина. Рабочие завода Сибмашстрой подарили героическому экипажу изящно отделанную модель самолёта «Родина».

Ответную речь произнесла второй пилот Полина Осипенко. Она сказала, что их перелёт лишний раз показал, на что способна наша могучая советская авиация, на какие героические дела способны наши лётчики. Кроме того, Осипенко отметила то обстоятельство, что только в стране социализма женщина дышит полной грудью.

Лётчиц-героинь тепло проводили в дальнейший путь — в Москву.

Было — не было. Унесённые городом

Гость в студии «Городской волны» — учёный секретарь Музея Новосибирска, кандидат исторических наук Евгений Антропов.

Евгений Ларин: На прошлой неделе в этой студии мы говорили с Юлией Геннадьевной Мартыновой из библиотеки Бажова об истории левобережья, о возникновении в 1930 году Заобского района, говорили о том, что было чуть раньше и что чуть позже. И я тогда пообещал продолжить тему и сделать её даже чуть шире.

Однажды в Новосибирске: рабочие, крестьяне и город за Обью

И сегодня мы именно так и поступим. С Евгением Владимировичем Антроповым мы будем говорить о том, как деревни, которые находились на территории современного Новосибирска, перетекали в городскую черту или, если угодно, иначе: как в окрестные деревни приходил город Новосибирск, и как деревенские жители становились городскими. Да и становились ли?

Давайте начнём вот с чего. Скажите, сколько деревень и сёл было на территории современного города в начале 20-го века, в первой его четверти. Я встречал такую цифру, что только на левом берегу их было больше 20, что-то около 22 населённых пунктов. Константин Артёмович Голодяев называет 12 деревень — восемь на левом берегу и четыре на правом.

Сколько, по вашим, Евгений Владимирович, сведениям их было всего на обоих берегах? Нам нужен порядок цифр, чтобы понять масштаб бедствия под названием город. Бедствия для крестьян я имею в виду. Ну, бедствия или радости, — мы это как раз постараемся сегодня выяснить.

Евгений Антропов: Да, это очень интересный вопрос. Для кого война, а для кого мать родная. Были очень разные стратегии. Кто-то опирался на корни, традиции, сельскохозяйственную экономику, а кто-то использовал возможности города.

Сколько было деревень? Все они описаны, есть работа Тамары Семёновны Мамсик, которая уделяла этому вопросу отдельное внимание. У неё есть великолепная книжка «Протогород». Есть карты. Нужно опираться, прежде всего, на старожильческие деревни, которые были основаны ещё в 18-м веке. Помимо большого села Кривощёкова, о котором, наверное, всем прекрасно известно, и села Бугры, которое унаследовало волостной статус Кривощёкова, на левом берегу было Малое Кривощёково, две чемских деревни — Нижние и Верхние, или Большие и Малые Чёмы. По речке Туле, помимо Бугров, выше по её течению была деревня Вертково, от которой осталась улица Вертковская, Ерестная — это примерно Станиславский жилмассив и выше.

Солодовенный завод в Буграх. Фото: Евгений Ларин

В 19-м веке появилось Огурцово. На правом берегу была Усть-Иня, Ельцовка. Позже возникли условно переселенческие посёлки, — уже в инфраструктуре железной дороги, — это Перово на левом берегу, Матвеевка и Чербузы на правом.

Евгений Ларин: Давайте сейчас попытаемся понять одну из ключевых, принципиальных вещей для нашего разговора. Чем сельский житель отличается от жителя городского? Понятно, что повседневные заботы у него совершенно другие. Но мне кажется, что сельские и городские вообще сделаны из разного теста.

Евгений Антропов: Да, конечно. Видите ли, сельский образ жизни, основанный на традиционной патриархальной экономике, моделях и стилях жизни, традиции хозяйствования, — всё это формировалось много веков. Так было и в Сибири до прихода строителей моста, от которого мы начинаем официальную историю Новосибирска. Хотя я глубоко убеждён, что необходимо учитывать протогородскую историю и, может быть, даже удревнять. Но это совершенно отдельный разговор, — часов на десять.

Евгений Антропов. Фото: Павел Комаров, nsknews.info

Евгений Ларин: Это касается правого берега или левого?

Евгений Антропов: Левого. Волость всё-таки сложилась на основе администрации Кривощёкова, и именно из Кривощёкова выделилось большинство посёлков, — если мы говорим конкретных людях. Я говорю о посёлках, которые мы сейчас перечислили.

Сельский и городской образ жизни, сельская и городская экономика, конечно, очень сильно различаются. Даже трудно придумать, с чего начать. Экономика города до сих пор принципиально ничем не отличается от конца 19-го века. Это экономика услуг, товаров, промышленности, это многообразие связей внутри городской черты.

Евгений Ларин: И разделение труда?

Евгений Антропов: И разделение труда, конечно! Всё по Марксу. Но если мы используем антропологический подход к понятию города, а не административно-экономический, по которому есть постановление о расширении городской черты, включение в неё новых поселений и так далее, то согласному антропологическому подходу, город — это многообразие социальных, экономических и других связей людей между собой. Используя этот подход, конечно, до конца 19-го века, до открытия больших производств, магазинов, союзов, сообществ, основанных на многообразных связях, о городе говорить нельзя.

Другое дело, что та же Тамара Семёновна Мамсик говорит о том, что к концу 19-го века на основе сети старожильческих сёл сложилась протогородская экономическая модель, потому что перечисленные нами сёла существовали в довольно узком притрактовом коридоре. Я имею в виду, конечно, московский тракт и его ветви в верхнем Приобье. А эти сёла не были исключительно сельскохозяйственными. Они опирались также — что в случае неурожая было подспорьем — к концу 19-го века в большей степени на торговлю, извоз, ремёсла и другие модели экономического поведения, свойственные городскому образу жизни.

Евгений Ларин: Кто жил в деревнях, которые окружали ядро будущего Новосибирска? Откуда были эти люди, откуда они пришли когда-то и как давно это было? Они себя ощущали уже сибиряками или всё ещё пришлыми?

Евгений Антропов: К концу 19-го века, конечно, эти деревни уже давно демографически воспроизводили сами себя. Более того, ядро поселений Кривощёковской волости к тому времени уже было сплочённым, самодостаточным, независимым сообществом, конгломератом поселений. Здесь были одни и те же фамилии, их было несколько десятков, но тем не менее. Они давным-давно переженились, они прекрасно знали друг друга. И пользовались инфраструктурой друг друга. У них были связи не только родственные, но и экономические, потому что какое-то село специализировалось на одном ремесле, другое — на другом.

Село Бугры. Фото: Ростислав Нетисов, nsknews.info

Евгений Ларин: Это мы сейчас говорим об обоих берегах?

Евгений Антропов: Да, об обоих берегах. Конечно, связь между берегами как тема объединения их в единый городской организм — это отдельный разговор. Но многообразные переправы были ещё до города, — и скотопрогонные, и паромные. У всех были лодки. Лодками, как не то чтобы возможной, но необходимой связью пользовались вплоть до открытия коммунального моста. И были частные извозчики, в любое время суток можно было перебраться с одного берега на другой. Так что в рамках того сельскохозяйственного сообщества связи между берегами обеспечивались достаточно плотно. Не было такого разрыва, чтобы правобережные совершенно ничего не знали о левобережных, конечно же, нет. На левом берегу были более удобные пастушеские и покосные угодья, на правом берегу — лесные. А у человека той эпохи использование природных ресурсов для заготовок, для повседневного питания занимало очень серьёзную долю, — сбор ягод, грибов, кореньев и всего прочего.

Во славу Октября: коммунальный мост отмечает годовщину со дня открытия

Евгений Ларин: А те, кто приезжали в город Ново-Николаевск и селились уже сразу в городе, — рабочие, железнодорожники, люди каких-то других городских профессий, — были ли они горожанами в большинстве своём? Как, каким укладом они жили в городе, — при станции Обь или по берегам Каменки, ещё где-то? Городской ли это был уклад?

Евгений Антропов: Конечно, абсолютное большинство не только строителей моста и инфраструктуры железной дороги, но и остальных жителей города по крайней мере в первой половине 20-го века имели сельские корни. Это вообще ключевая модель советской модернизации: превращение сельского жители в горожанина, его «огораживание» от слова «город». Мы в Музее Новосибирска некоторое время занимались интервьюированием горожан, и мы можем сказать, что это один из ключевых сюжетов в биографии большинства Новосибирцев: вчерашние сельские корни. Так вот, говоря об этих посёлках при железнодорожной станции и других, следует сказать, что там были специалисты высокого класса, начиная от дворян, инженеров-железнодорожников, и заканчивая традиционными, «поколенческими» специальностями, то есть передавашимися из поколения в поколение, такими как каменщики, мостовики, которые мостили булыжные мостовые. Но таких было меньшинство, а большая часть населения имело сельские корни.

Евгений Ларин: И, конечно, у всех были свои огороды?

Евгений Антропов: Абсолютно точно!

Евгений Ларин: Я думаю, что наша неистребимая любовь к даче, где горожанин стремится вырастить хотя бы какой-то пучок зелени, идёт именно оттуда. Я уже не говорю о том, что весь город во годы Великой Отечественной войны, — хоть это была и вынужденная мера, — был засажен картошкой. Её не было только там, где лежал асфальт. Ведь мы же в голодные годы именно этим начинаем заниматься, а не в леса идём охотиться!

Евгений Антропов: Конечно. В лесах дичь повыбита, ягода поистоптана, а картошку можно всегда посадить. В крайнем случае в знаменитых сибирских палисадниках, которые до сих пор есть даже в плотной городской застройке. На худой конец.

Евгений Ларин: В 1930 году, и это то, о чем мы говорили неделю назад, город Новосибирск административно, по крайней мере, расширяет свои границы за счёт присоединения деревни Усть-Ини на правом берегу и за счёт всего Бугринского района (бывшей Бугринской волости) — это всё нынешнее левобережье Новосибирска.

Улица Выборная (бывшая Усть-Иня). Фото: Павел Комаров, nsknews.info

Сначала про Усть-Иню. По-моему, это чуть ли не единственный случай в городской истории, по крайней мере, известный мне случай, когда деревня активно, даже агрессивно сопротивлялась приходу на свою территорию города. Почему? Что нёс селу город? В чем селяне видели для себя опасность в виде города?

Евгений Антропов: Помимо культурного противостояние города и деревни, противопоставления повседневных моделей поведения и стиля жизни причиной этого сопротивления была земля, — главный ресурс крестьянина. Город активно претендовал на земли Усть-Ини. Первоначально не на дома. Тут мы себе представляем некоего застройщика, который приходит во двор и втыкает свою высотку.

Евгений Ларин: Лучше так: въезжает на бульдозере и начинает всё сносить!

Евгений Антропов: Конечно, нет. Речь идёт о важнейших ресурсах сельского сообщества, — это выгонные и сенокосные угодья, на которые претендовал город. К концу 1920-х годов городская черта вплотную подошла к Усть-Ине. Этот конфликт в разной степени напряжённости существовал с 1910-х годов. Его очень хорошо показала Екатерина Красильникова в своих статьях, где она говорила о многообразии форм этого конфликта. Конфликт здесь нужно понимать в смысле соприкосновения, контактов. Это не только драки стенка на стенку.

Евгений Антропов и Евгений Ларин. Фото: Павел Комаров, nsknews.info

Евгений Ларин: Там же до анекдотов доходило, вроде того, что проходил городской по улице, сорвал огурец, и его всем селом отмутузили.

Евгений Антропов: И это было. И свадьбы городских с деревенскими были. Это были абсолютно понятные человеческие отношения. На примере разных сёл отношения были очень разные.

Внутри самой Усть-Ини были не только противники, но и сторонники города, потому что город представлял молодым людям, которые не хотели продолжать семейные традиции, возможность работать, приобщиться к новому неведомому городскому образу жизни, лучше одеваться. По крайней мере, по-другому одеваться.

Этот процесс постепенного сближения в течение 1920-30-х годов гораздо более понятен, чем жёсткая красная линия в виде постановления о расширении городской черты в 1930 году. Вроде того, что в 1929 году там была деревня, а в 1931-м — уже город. Девятиэтажки, лифты, автобусы и прочее. Нет! Автобусы там появились только тогда, когда там открыли Пединститут, не раньше. Да и то с трудом. Я сам это прекрасно помню.

Евгений Ларин: А насколько все эти окрестности, не только Усть-Иня, но и другие когда-то переселенческие деревни бережно хранили те свои традиции, которые их жители когда-то принесли с собой? Насколько я помню из разговора с Екатериной Красильниковой, Усть-Иня, где жили выходцы с Украины, именно ещё и по этому принципу была отгорожена. Насколько это было характерно и для их соседей?

Евгений Антропов: У разных деревень, помимо своих собственных повседневных забот, были ещё и кросскультурные, этнические взаимоотношения.

Усть-Иня — старожильческое село 18-го века. Но к концу 19-го века с началом массового переселения в Сибирь в Усть-Иню стали подселяться украинцы, и по первым спискам населённых мест 20-го века — это одна из форм статистической отчётности — в Усть-Ине стали преобладать украинцы.

Улица Выборная (бывшая Усть-Иня). Фото: Павел Комаров, nsknews.info

Если мы мысленно проедем дальше по современному Бердскому шоссе, то мы встретим Нижнюю Ельцовку, где была похожая ситуация, но где к началу 20-го века численно преобладали белорусы.

И это были очень интересные взаимоотношения внутри сообщества, взаимоотношения с городом, с железной дорогой. Для кого-то она представляла угрозу, — эта «чугунка», как в ужасе иногда её называли крестьяне. Для кого-то предприимчивого она предоставляла ресурс, — ресурс передвижения, транспортировки, возможности продать сельскохозяйственную продукцию.

Евгений Ларин: Пирожки на станции опять же.

Евгений Антропов: Конечно! Та же притрактовая торговля, но на современном уровне, — при железной дороге.

Евгений Ларин: Насколько случай Усть-Ини показателен в плане неприятия города вплоть до полного отторжения? Кажется, что других приход города как будто вообще не касался. Что город, что не город — всё равно. Городская черта сдвинулась только на карте, а люди как жили, так и живут себе. Это если, например, про левый берег говорить. Или всё же приход города их волновал, но просто история высветила таким образом только Усть-Иню, и поэтому мы об этом знаем? Как у других?

Евгений Антропов: По-разному. Если в Усть-Ине и Нижней Ельцовке до военных и послевоенных времён крупных производств не было, то тулинские деревни, те что стояли на речке Туле, были довольно быстро вовлечены в структуру большой промышленной экономики по причине строительства там ещё в 1930-х годах первенцев большой советской промышленности, заводов-гигантов, в первую очередь, «Сибкомбайна», будущего «Сибсельмаша».

Это была ещё и возможность получить паспорт, потому что включение в городскую черту — это вожделенная городская прописка, которая даёт определённые преимущества и перспективы.

Кто-то их использует, кто-то — нет. Визуально это поселение может выглядеть совершенно так же, как оно выглядело вчера...

Евгений Ларин: Но таперича здеся город!

Евгений Антропов: Да. Но это было очень по-разному. Если говорить о расширении городской черты, то это очень интересный и один из часто встречаемых в то время способов стать горожанином.

С одной стороны, человек, переезжая из одного из сельских районов Новосибирской области в город, заранее много об этом узнаёт, выстраивает связи, ищет какую-то квартиру, родственников, настраивается неделю, боится, но идёт в отдел кадров завода. Человек не знает, что делать, как поступить, где кого искать, как пользоваться всем этим городом.

Но есть совершенно другой способ. Люди, которые очень хорошо ориентировались в окружающем их пространстве, однажды заснули как обычно вечером, укрывшись одеялком, сельскими жителями, а проснулись горожанами. Это потрясающий и вдохновляющий способ стать горожанином. В Новосибирске такое было вплоть до середины 20-го века.

Евгений Антропов. Фото: Павел Комаров, nsknews.info

Евгений Ларин: Что происходило в действительности после административного захвата городом левого берега? Мы с вами рассматривали карты или скорее планы города в динамике и видели, что на левом берегу ещё долгое время после 1930 года визуально практически ничего не меняется.

Евгений Антропов: Да, действительно. Когда мы говорим о создании того городского организма, к которому мы привыкли, — с дорогами, с энергетической и транспортной инфраструктурой, с водоснабжением, отоплением, канализацией и прочим, а главное с плотной городской жилой застройкой, — то на левом берегу мы говорим уже о второй половине 20-го века. Визуально эти сельские сообщества оставались на своих местах и выглядели примерно так же, потому что все эти специфические городские связи, основанные на инфраструктуре, которую я сейчас перечислил, пришли на левый берег позже. А до этого времени, — вы абсолютно правы, — они визуально оставались сельскими сообществами.

Евгений Ларин: Но, возможно, появился только соцгород при заводе «Сибкомбайн».

Евгений Антропов: Да, конечно. Отдельные поселения на левом берегу, как и на правом, формировались за пределами городской черты и включались в городскую черту. Но всё же если вы спросите у старожилов, — новосёлы, в отличие от людей, которые давно живут в городе, может быть, этого не считывают, — то старожилы, даже учитывая небольшую глубину исторической памяти среднего новосибирца, вам скажут, что левый берег — фабрично-заводской район с сельским прошлым. Хотя это давным-давно не так. И на этом основано много шуток про совершенно разную идентичность левого берега, правого берега и Академгородка. Считывают ли сейчас горожане эти шутки?

Евгений Ларин: Думаю, что интуитивно считывают.

Евгений Антропов: А шутки эти основаны на совершенно материальных процессах, которые происходили вплоть до 1960-70-х годов.

Село Бугры. Фото: Ростислав Нетисов, nsknews.info

Евгений Ларин: Конечно, на правом берегу тоже есть много частного сектора. Но на левом его, безусловно, его больше. Я долгое время жил на улице Вертковской и смотрел со своего шестого этажа на вниз на улицу Телевизионную, это частный сектор. Там, где жили мои бабушка с дедушкой на Блюхера, — я видел эту фотографию, она есть в семейном альбоме, — из окна третьего этажа когда-то было прекрасно видно Обь, а до берега простирается обширный частный сектор.

Что сегодня осталось в Новосибирске от прежних деревень? Я имею в виду те городские территории, где можно говорить о наличии какого-то сельского наследия, где мы его видим. Где они и кто там сейчас живёт?

Евгений Антропов: Это наследие, конечно, осталось. Другое дело то, в какой форме оно осталось и как оно используется местными жителями. Конечно, это уже не та ситуация, когда посадка картошки или зерновых обязательна и от этого зависит судьба семьи, — нет, это давным-давно ушло в прошлое. Но если очень коротко про вторую половину 20-го века, то эти сельские сообщества сталкивались с совершенно разными формами взаимодействия с городом.

Одни Чёмы исчезли под волнами Обского водохранилища, другие стали основой городка гидростроителей. Вертково и Ерестная были застроены регулярной многоквартирной жилой застройкой.

Какие-то районы были переселены. Огромное количество жителей переселили с правого берега из района расчистки русла реки Каменки перед тем как её замыть и пустить в подземный коллектор. Разные были ситуации. Но в итоге даже визуально некоторые из этих сельских сообществ до сих пор существуют и, прежде всего, это, конечно, Бугры, которым повезло. Но и также и Огурцово, Чемская или просто Чёмы.

Как используется сегодня богатейшее наследие сельского прошлого в повседневной жизни? Помимо индивидуальной идентичности горожан, которые в истории семьи и географически соотносят себя со своими предками, этот объединяющий территориальный ресурс, основанный на исторической преемственности, используется для того, чтобы громко, чётко заявить о себе в случае, например, градостроительных конфликтов. В этом смысле бугринское сообщество очень понятно использует свои стратегии. Эти ресурсы актуализируются, чтобы заявить о себе. Они используются как повод сплочения местных сообществ на основе историко-культурной идентичности, безусловно, конструируемой. Конечно же, это символическая идентичность, потому что мы не может говорить о микрорайоне Бугры сегодня как о волостном селе. Ну никак!

Село Бугры, самый старый дом. Фото: Евгений Ларин

Евгений Ларин: Мы ходили с Нелидовым и Голодяевым на шикарную экскурсию по Буграм, где они показывали самый старый дом на территории города, — дом, который старше города, прекрасные руины пивного завода...

Евгений Антропов: Предъявляя, демонстрируя доказательства того, что бугринцы будут защищать от прохождения дороги через Бугры, от наступления застройщиков на окраины этого микрорайона. Бугры здесь не единственный, но самый яркий пример, потому что бугринцы очень хорошо работают с медийностью. Праздники улицы, праздники деревни в последние десять лет отпраздновали, наверное, все эти бывшие сообщества.

Евгений Ларин: Усть-Иня несколько лет назад праздновала 300-летие...

Евгений Антропов: 300-летие Усть-Ини, 300-скольки-то-летие Нижней Ельцовки и так далее. Друг за другом они заявляют о себе, потому что это их мощный медийный ресурс сплочения перед потенциальными угрозами.

Евгений Ларин: То есть ничего не поменялось! Как шёл город в 1930-е годы, встречая ежа окрестных деревень, так и теперь эти бывшие деревни ощетиниваются.

Евгений Антропов: Коротко говоря, тогда конфликт был материальный, а сейчас он символический, сейчас он протекает в средствах массовой информации, в социальных сетях, но тем не менее это действенный способ, это очень действенные стратегии, и за ними очень приятно наблюдать.