{{news.content}}
{{news.date}}
{{news.section.name}}
Смотрите также
«Нет, я не буду вас слушать!» — порой кажется, что эта фраза непреодолима, как китайская стена. Но, оказывается, это не так. Есть люди, способные разрулить даже совершенно патовую ситуацию. Их называют конфликтологами. Они умеют договариваться и знают, где нужно допустить конфликт, а где его ни в коем случае допускать нельзя, чтобы не взметнулось то, что потом придётся долго разгребать. О том, где учат на конфликтологов, куда они затем идут работать и как помогают разрешать конфликты и споры, «Новосибирские новости» расспросили преподавателя конфликтологии в НГТУ Ирину Скалабан.
Ирина Анатольевна Скалабан — доктор социологических наук, доцент кафедры социальной работы и социальной антропологии НГТУ, специалист по разрешению межличностных и общественных конфликтов, преподаватель конфликтологии в НГТУ. В 2001 году прошла подготовку в рамках Российско-американской программы по конфликтологии (Р-АПК, СПб). Имеет квалификацию посредника в разрешении межличностных и общественных конфликтов.
Об образовании
— Ирина Анатольевна, как давно в России появилась профессия «Конфликтолог»? Можно ли назвать эту специальность новой или всё-таки опыт уже наработан?
— В России конфликтология преподаётся с 1994 года. Тогда Санкт-Петербургский университет ввёл её в качестве экспериментальной программы. До 1998 года она существовала только в Петербурге и только в качестве эксперимента. Знаменитый ректор тех времён Людмила Вербицкая смогла продвинуть специальность, а в 1998 году было решено сделать её общероссийской. В итоге конфликтологию много кто попробовал, но прижилась она преимущественно в центральной части России. В Сибири первыми центрами изучения конфликтов стали Красноярск и Барнаул. В Красноярске профессор Борис Иосифович Хасан начал заниматься психологией конфликта, а в Барнауле Юрий Ефимович Растов стал развивать социологию конфликта. Вот из этого и стала вырастать понемногу сибирская конфликтология. Сегодня в Западной Сибири есть три университета, которые готовят конфликтологов — НГТУ, Омский и Алтайский госуниверситеты.
Фото: Павел Комаров, nsknews.info
— Как в НГТУ решились открыть конфликтологию, ведь это же не профильная для технического вуза специальность?
— Мы к этой специальности шли довольно долго — с 2000 года, когда я впервые появилась в Санкт-Петербурге, где училась на медиатора-конфликтолога. В Новосибирске на это решились только мы. В Омском педуниверситете специальность «конфликтология» открыта на философском отделении. В Алтайском госуниверситете по ней готовят социологи.
Несмотря на то что мы развиваем это направление уже давно, оно всё ещё венчурное. Обычно специальность открывается, когда есть спрос. Здесь же одновременно и открывается специальность, и готовятся специалисты, в то же время мы сами в какой-то степени формируем спрос. Общество нуждается в разрешении конфликтов, но структурированного спроса на выпускников пока нет. Порой мы сами объясняем потенциальным работодателям, зачем нужны конфликтологи, а нам отвечают: так это именно то, что нам нужно.
— Это бюджетное направление?
— Нет. Наша кафедра уже лет 20 готовит соцработников на коммерческой основе — что нам после этого конфликтология? Есть особенность — мы технический университет. Если классическим университетам бюджетные места иногда просто падают с неба, то для министерства мы не профильные. Тем не менее мы прошли международную аккредитацию. У нас в университете есть только две специальности, которые на неё решились.
К нам приезжала профессура из разных стран, и мы подтвердили, что компетентны. Но даже этого для министерства оказалось недостаточно.
Поэтому конфликтология до сих пор у нас коммерческая специальность. Однако это не мешает вот уже несколько лет набирать полноценные группы. Я рада, что есть родители, которые верят в то, что их детям нужно это образование.
Смотрите также
Конечно, я сама порой чувствую страх за то, что я их всех втягиваю в это дело; иногда паникую. Но когда вижу, что ребята находят себя и начинают новые проекты — это становится предметом гордости.
— Ваши первокурсники — это выпускники школ или люди старшего возраста?
— Большинство выпускники школ. В первую очередь они идут на необычность профессии, думают: «ой, как это интересно», «ой, конфликт» — считают, это что-то опасное, почти как дрессировщик. По сути, они идут, не зная куда.
— В какой момент они начинают осознавать, куда они попали?
— Это происходит в середине второго курса. У них начинается резкое переосмысление, и возникают вопросы — куда я попал. Для нас это вызов, потому что нам теперь второй раз нужно ответить им на этот вопрос. Первый раз — на первом курсе, когда всё весело, интересно и просто. Мы постепенно учимся отвечать на вопросы второкурсников. Мы их ставим в ситуации, где они начинают понимать, зачем им это надо. Мы показываем им реальные сферы, где на это есть спрос.
— Когда они выйдут во взрослую жизнь, кем они будут работать?
— Скорее всего, никто из выпускников не будет работать по профессии с названием «конфликтолог». Формально в России есть такая профессия, но она довольно экзотическая, поскольку связана только с конфликтами в трудовой сфере и активностью профсоюзов.
Фото: Павел Комаров, nsknews.info
Как правило, должность выпускников будет называться конфликт-менеджер. Есть ребята, которые уходят в управление персоналом, в тренеры, в школьную медиацию. Но по закону медиатором может быть специалист от 24 лет. До этого возраста они могут использовать её только как технологию. Несколько дней назад наш выпускник поступил в Москве в магистратуру на «уголовное право и уголовную политику». На сочетании конфликтологии и права у него вырисовываются очень интересные перспективы.
Уже на выпуске один наш студент писал проект создания отделов конфликторегулирования в медицинской сфере. Запрос пошёл от медицинских учреждений, потому как они часто сталкиваются с конфликтами. Им такие специалисты нужны.
Последние 4-5 лет конфликтологи востребованы в сфере межэтнических отношений. Мы плотно работаем с управлением общественных связей мэрии, с отделом по национальным и религиозным организациям.
Когда-то они просто пришли к нам и сказали — научите нас работать с конфликтами. Последнее время совершенно неожиданно пошёл запрос от депутатов. Их работа связана с людьми, и им нужны специалисты, которые могут коммуницировать и работать в ситуации конфликта.
Мои коллеги сотрудничают с комиссиями по делам несовершеннолетних, внедряют новые технологии работы с подростками, попавшими в трудную жизненную ситуацию, находящимися в конфликте с законом.
Один наш студент ушёл работать в сферу искусства, в выставочную деятельность. Он понял, что есть перспективное направление арт-медиации.
Фото: Михаил Периков, nsknews.info
— Как же им выбрать из всего вами перечисленного? Ведь всё это разные отрасли, каждая со своей спецификой.
— НГТУ традиционно готовит специалистов под конкретный заказ конкретной отрасли. Мы ведь стоим на перекрёстке. Мы сразу ребятам говорим: думайте, на чём вы будете специализироваться. Потому что под каждое конфликторазрешение нужен контекст конкретной сферы. Межэтнические отношения, юридическая сфера, досудебные споры, сфера медицины, политология, городские конфликты — всё это направления работы конфликтолога.
Как один из вариантов — получив диплом бакалавра, студенты уходят специализироваться в сферу права. Но, в отличие от юристов, у них к выпуску мозги уже по-другому устроены. Их задача не формально прикладывать закон к действиям человека, а диагностировать проблему и пробовать помочь найти варианты её решения.
Любой конфликтолог понимает: то, о чём люди говорят, — не совсем то, чего они хотят. И то, что слышат другие — совсем не то же самое, что им сказали.
И обе стороны могут не осознавать спектр проблем, существующий между ними. При этом конфликтолог не разрешает конфликт. Он не может сказать — делай вот так, это правильно. Его помощь часто может заканчиваться тогда, когда он просто разбирает с людьми, что произошло. И люди в ответ говорят — о, я понял, что делать надо. Реже бывает, что конфликтолог предлагает несколько вариантов решения проблемы и вместе с клиентом обсуждает их достоинства и недостатки.
Смотрите также
В советское время была система конфликторегулирования, пусть достаточно жёсткая, но эффективная. Но она рухнула. Сейчас она не работает, и нужно формировать новую. Конфликты должны разрешаться не через принуждения, власть или норму, а через договорённости — взаимное понимание друг друга.
— Как же это сложно!
— Да, это сложно. Я даже не уверена, что ребята, которые заканчивают четвёртый курс «конфликтологии», к этому готовы. Они осваивают набор инструментов и технологий. Но аналитика и умение работать с макропроцессами, с процессами на уровне города — всё это требует дополнительной подготовки. Поэтому я всем внушаю, что дальше должна быть магистратура. И она не обязательно должна быть конфликтологической, она может быть правовой, религиоведческой, менеджерской.
— Получается, что конфликтологи должны быть и юристами, и социологами, и психологами одновременно?
— Верно. Мы учим их методам психологии, социологии. Понятно, что до социологов не дотягиваем, но они могут выступать заказчиками социологических исследований, работать с социологической информацией. Да, они не юристы, но они должны знать законы, должны понимать принятые в обществе нормы и правила урегулирования конфликтов в разных сферах. Как психологи они должны понимать проблемы личности, внутригрупповых отношений. И всё вместе это необходимо для того, чтобы специалист был способен диагностировать, осмыслить, управлять конфликтом на разных уровнях: между личностями, группами, сообществами, организациями.
О конфликтах вообще
— Почему люди не могут договориться, живя на одной лестничной клетке?
Дело даже не в том, что они по-разному видят какие-то вещи. Это как раз совершенно нормально. В значительной степени это происходит от отсутствия доверия.
— Виной всему какие-то глубинные детские психологические травмы?
— Нет, это глубинные социальные травмы нашего общества. У нас страшно низкий уровень доверия. Во-первых, мы не доверяем друг другу. Во-вторых, нас не научили сотрудничать. Например, директор банка может успешно урегулировать конфликты в своей организации. А потом он приходит домой, где напротив него живёт главный бухгалтер другого банка, и они — как соседи уже — жестоко бьются между собой за принятие решений по проблемам дома или подъезда.
Фото: Павел Комаров, nsknews.info
Дело в том, что у нас много лет не было практик горизонтального урегулирования конфликта за пределами семейных и дружеских отношений. Мы привыкли к вертикальным решениям. А теперь государство говорит: ребята, давайте сами. Оно нам аккуратно сдаёт социалку и ЖКХ, потому что понимает, что не тянет. Ни одна страна в мире в том объёме, в котором у нас финансируются эти сферы, их не финансирует. Я с восторгом смотрю на бесконечные споры за то, кто будет, например, главным по подъезду даже среди учёных в Академгородке.
— И даже в Академгородке? Не может этого быть.
— Конечно, и там всё то же самое. И не потому, что они не в состоянии решить вопросы. Они ведь такие же люди, как и все остальные. И жили в том же государстве. Есть то, где мы оказывается социально некомпетентны. И выясняется, что когда нас собирается 10 или 20 человек, или 500 жителей дома, и все имеют равные права — то мы не умеем договориться.
Тем не менее, нормы конфликтирования у нас начинают формироваться. Они рождаются буквально в бою, уставы пишутся кровью. Конфликторазрешение формируется в процессе самих конфликтов. Мы учимся говорить и разрешать проблемы по-новому. А это неизбежно болезненный опыт.
— А в советское время было всё по-другому?
— С одной стороны, да. Раньше в обществе было больше доверия. Первый маркер того, что исчезло доверие — это железные двери. Вот они и есть символ того, что общество стремительно стало терять доверие. Новосибирск превращается в город заборов. Мы можем договориться между собой, выполнять правила, но если одна сторона их не соблюдает, то другая ставит забор.
Государство со своей стороны тоже нам не доверяет. Возьмём образовательную систему. Эти бесконечные аккредитации; у нас в НГТУ в каждую аккредитацию повышается смертность среди преподавателей. Понятно, что это не молодые и здоровые уходят, но этого стресса хватает тем, кто и так себя не очень уверенно чувствовал.
— Как может помочь конфликтолог в спорах между соседями?
— У него другой ракурс взгляда на социальные отношения. Он смотрит на них через призму прогнозирования конфликта. И его задача не сказать: «нет, давайте, чтобы этого конфликта не было», а понять, где конфликт сигналит, что нужно менять структуры и осваивать новые компетенции, и где он нам говорит, что надо ослабить узду и позволить случиться конфликту. Тогда будет катарсис, и люди наконец-то услышат и договорятся.
Конфликтолог по-другому формулирует проблему. Она должна быть сформулирована так, чтобы мы понимали, что она решаема. Обе стороны быть заинтересованы в решении этой проблемы. Интересы обеих сторон должны быть учтены. Конфликтолог не может сказать — вот он такой, и ничего с этим не сделаешь. Потому что мы все такие, со своими тараканами. Все умеем раздражать друг друга.
Где-то ни в коем случает нельзя допускать конфликт, потому что он носит однозначно деструктивный характер. Например, межэтнические конфликты. Их нужно тормозить и не допускать ни в коем случае, потому что взметнётся то, что потом нам придётся долго успокаивать. В тоже время конфликт между соседями может быть очень позитивен, они, наконец, научатся договариваться.
Городские конфликты
— Часто бывает, что человек находится в ситуации конфликта и сам не осознаёт, почему он конфликтует. У каждой стороны конфликта есть своя правда, и признать чужую правду порой практически невозможно.
— Конфликтолог доносит, что другая сторона не плохая, и не специально делает тебе плохо. Просто у неё своя правда. И ты должен понимать, что другой человек имеет право на неё. После этого надо подумать, как сделать так, чтобы две правды сосуществовали.
Фото: Павел Комаров, nsknews.info
Пример: пешеходная улица Ленина. С одной стороны, архитекторы сделали совершенно замечательный проект, а с другой — пришли жители и сказали, что им это не нужно. Они не понимают, какие преимущества они получат, им этого никто не объяснил.
Мои западные коллеги говорят, что самое главное в таких ситуациях — общественное консультирование.
Жители должны знать о планах заранее и понимать, как изменится качество жизни, что их интересы учтены, какие преимущества они получат.
Когда вы делаете проект, вы должны учитывать интересы жителей, и тогда вам будет намного легче с ними разговаривать. И тогда крик «Нет, я не буду вас слушать!» тоже может быть преодолён.
Такие проблемы решаются не быстро, через многочисленные разговоры, осмысление. И житель должен не только понимать свои ограничения, но и увидеть возможности. Он должен знать, что его возможности заложены в ваш проект, что вы о нём думали. А ещё лучше, если вы с ним предварительно проконсультировались.
С улицей Ленина в чём была проблема? Проектировщики говорят правильные вещи, но они вообще не актуальны для жителей, у них свои проблемы. Те же, в свою очередь, не актуальны для проектировщиков.
— Вы как-то сказали, что Новосибирск — это город-бузотёр. Но ведь это не так уж и плохо для города?
— Конфликтологи вообще стараются не использовать слова «плохо» и «хорошо». Бузотёрство, с одной стороны, заставляет вырабатывать новые правила, делает органы власти и общество чувствительными друг к другу. С другой стороны, оно говорит о том, что мы медленно вырабатываем механизмы неплощадного конфликтоурегулирования. Мы в совершенстве овладели площадью, но это первый шаг. Дальше надо учиться договариваться. Момент активного бузотёрства говорит о том, что нам есть что сказать и нас слышат. Если бы нечего было сказать, и не слышали, то люди на площадях бы не собрались. В Новосибирске власть допускает право выйти на площадь, а люди на неё выходят. В других городах какой-то из этих моментов, похоже, не работает. Либо некому выходить, либо у людей нет права выйти на площадь. Но если возвращаться к «хорошо-плохо», то я скорее на стороне «хорошо».
Фото: Павел Комаров, nsknews.info
— Когда возник запрос на конфликтологов со стороны властей?
— Когда они осознали, что методы кулака перестали действовать. Тот самый Новосибирск, город-бузотёр, немного научил власть.
— Каким образом происходит осознание? Не может же чиновник проснуться и понять, что вот он всё осознал.
— Вспомните себя 10 лет назад. Вы были точно такой же?
— Нет, конечно. Я была моложе на 10 лет и глупее.
— Вот вы были глупой, а сейчас умная. Я что вас сделало такой?
— Опыт.
— И, скорее всего, это был опыт не через то, как было классно, а опыт через преодоление проблем. Вот как у людей — так и у органов власти, приходит понимание. Власть осознаёт, что сразу после осознания проблемы горожанами наступит общественная мобилизация.
Фото: nsknews.info
Многому научил «Тангейзер». Это был очень важный опыт для города, позволивший всем сторонам осознать, что нужно договариваться. Через год после конфликта я разговаривала с разными его участниками, которые были на разных сторонах, и как ни странно, все они сошлись на одном и том же — у нас была возможность договориться.
— Если бы власти привлекли к решению конфликта, связанного с «Тангейзером», профессиональных конфликтологов, это решило бы проблему?
— Я бы не преувеличивала здесь роль конфликтологов, не они решают проблемы. Специалисты могли проконсультировать людей, которые влияют на принятие решений. Должна была быть создана переговорная площадка, где встретились бы стороны конфликта. Создать такую площадку могла мэрия или авторитетные люди города, а конфликтолог — выступить модератором. Он мог встречаться с людьми и выслушивать их, чтобы лучше понять, чего хотела каждая сторона, помогать развернуть и объяснить свою позицию, рассказать о своих интересах, озвучить важные для себя проблемы.
И тогда стало бы ясно, так ли уж они противоречивы. Но рассчитывать на то, что пришёл конфликтолог и всё решил, совершенно нереально. Для этого должны быть те, кто может влиять на ситуацию.
