Новосибирские
новости
Все материалы
Подписывайтесь:

Антон Метельков: «Первые стихи я записал рядом с Робокопом и Карлсоном»

«Новосибирские новости» взяли интервью у Антона Метелькова — поэта, прозаика, активного деятеля развития культуры в нашем городе. Он рассказал о творцах литературы, поделился своим мнением о значении поэзии, а также объяснил, как проникнуться ей ещё глубже.

Арина Каренина
Арина Каренина
08:15, 03 мая 2018

— Что приходит на ум первым, когда вы слышите слово «поэт»?

— Когда я учился на театральной режиссуре, у нас было такое упражнение: произносилось какое-нибудь слово, и нужно было назвать первую попавшуюся ассоциацию, и чем «расшатанней» у тебя мозги, тем необычнее получалась ассоциация. Я не буду изображать дзенского мудреца и отвечать первое, что мне приходит на ум, например, стог сена. Или, как подсказывает Шатовкин, стог снега.

Наверное, я вращаюсь в такой среде, где слово «поэт» затёрлось. И теперь сложно сходу выделить что-то действительно характеризующее поэта. А с другой стороны, что может быть проще?

В общем, мне на ум пришла строчка из песни «Воздушные рабочие войны». Мне кажется, это достаточно верно. Когда я об этом подумал, мне вспомнилось начало одного моего старого не очень удачного стихотворения, верлибра: «Быть поэтом — значит чистить трубопровод до горизонта».

— В ваших стихах нет пунктуации, и вы уже упоминали, что так передаёте свои чувства. Почему вы выбрали именно такой приём?

— Ну, вряд ли я мог всерьёз утверждать, что передаю таким образом свои чувства. Вообще не уверен, что передаю в стихах свои чувства. Хотя какие-то, наверное, передаю. Но скорее фоново, в качестве настроений.

А с пунктуацией история такая: лет 15 назад мне пришла в голову идея многомерной поэзии. По аналогии с тензорами: грубо говоря, вектор — тензор первого порядка, матрица — тензор второго порядка и т. д. То есть стихотворение в привычном нам виде напоминает как раз таки матрицу, расположенную в плоскости листа, где каждую ячейку занимает какая-то буква, пробел или знак препинания, а в конце строчек — некоторое количество нулей. Строки ведь разной длины, поэтому приходится добивать их нулями.

NET_2573_новый размер.jpg
Антон Метельков. Фото: Ростислав Нетисов, nsknews.info

Так вот, я подумал, что можно ведь писать и трёхмерные стихи, и четырехмерные и т. д. Но с другой стороны, подумал я, никто ведь не умеет пользоваться даже возможностями двухмерной поэзии. То есть, если стихотворение записать в строчку, в одномерном виде, то в большинстве случаев ничего не изменится. Сейчас, когда я знаком с гораздо большим количество хороших стихов, я понимаю, что в большинстве случаев изменится.

И мне захотелось как-то акцентировать вот эту двухмерность поэзии. Для этого мне показалось важным подчеркнуть ценность каждой строчки и перехода на следующую строку. Поэтому я стал стараться — конечно, этот процесс несколько сложнее и подспуднее, это я упрощаю — делать каждую строчку самоценной и выстраивать между ними некие связи. Тогда я написал такой программный стишок, который должен был как-то иллюстрировать этот принцип:

схожесть с ума знаешь сама так же как

почвенность мест очеловеченного кораблика 

По сути, переход на другую строку я оставил как некий единственный знак препинания. Сейчас я пишу так скорее по инерции, и иногда нарушаю эти собственные правила. По крайней мере, я всё чаще разбиваю стихи на строфы и ставлю между стихотворениями отточия. Но, наверное, прежняя манера меня, так или иначе, устраивает, раз уж я до сих пор от неё не отказался.

— Как давно вы пишите и случались ли моменты, когда муза покидала вас?

— Ну, сначала надо определиться, насколько серьёзно мы говорим про музу. Опять же, если вернуться к театру — мне кажется, что система Станиславского в той или иной модификации вполне применима к любому виду искусства. Я, конечно, ей не пользуюсь. Но мне, может быть, и хотелось бы.

Сознательно я написал первое стихотворение в 5 или 6 лет: про то, как снег растаял. Это для меня стало событием, и я записал его в тетрадочку, где у меня были рисунки с разными супергероями: Робокопом, Карлсоном и прочими. Рисовать я никогда особо не умел и не любил, но вот в тот период как-то получалось.

Потом в школе мы с товарищем делали сатирический самиздат про наш класс и писали туда какие-то длиннющие поэмы, особо не напрягаясь. Я ещё показывал ему свой первый стишок. И примерно тогда же — классе в пятом — я написал в школе сочинение в форме поэмы, про весну. Как-то очень легко это вышло. И время от времени происходили такие опыты, но как-то больше стихийно.

А потом, где-то между школой и институтом, мой товарищ, с которым мы ранее занимались самиздатом, показал мне свои стихи, написанные под влиянием Летова, и я подумал: ну, я тоже так могу. И понеслась. Напишешь штук восемь четверостиший, думаешь — ещё, наверно, не дотягивает до стихотворения. Еще восемь напишешь — ну, теперь вроде дотягивает.

Слава богу, я довольно быстро — может быть, курсе на втором — понял, что стихотворение может состоять и из четырёх строчек, и из двух, и из одной, а ещё лучше — когда вообще не из одной. Какие-то совсем уж настоящие стихи стали получаться чуть позже — уже после института, наверное.

А пишу ведь я не так уж много — несколько стихотворений в год — ну, может, 10-20. Но если раньше я по этому поводу ещё как-то переживал — вот, мол, не пишется — то теперь вообще не заморачиваюсь: не пишется — напишется. Ну, а что касается музы — она барышня такая, специфическая...

Обычно я пишу стихотворение минут 5-10-15, хотя бывают, конечно, и исключения. Подманишь эту самую музу первой-второй строчкой, хвать её — и готово. Она потом тебя ещё с месяц стороной обходит. Но обычно возвращается. Привыкла, наверно.

— Как долго вы писали ваш сборник стихов «Футляр»?

— Самые ранние стихи в книге — они, кажется, 2007 года. Но в 2007-2008 годах их не очень много — несколько штук всего. «Футляр» вышел в 2015 году. Поэтому, с известной долей абстрагированности, можно сказать, что писался он восемь лет. Стихи в книжке выстроены не хронологически, а концептуально — для достижения эффекта футляра. Поэтому сборник получился достаточно пёстрым, но можно сказать, что это такая задумка.

С тех пор накопилось ещё стихов, по меньшей мере, на одну книгу, которая будет гораздо лучше. Но я — во многом, по собственному разгильдяйству — никак не могу за неё взяться.

NET_2571_новый размер.jpg
Фото: Ростислав Нетисов, nsknews.info

— Как поэзия изменила вашу жизнь?

— Сложный вопрос. Напрашивается ответ, что никак не изменила, поскольку это моя жизнь и есть. Но это как-то слишком пафосно звучит. Если подойти к вопросу прагматически — то, наверно, да, сильно изменила. То есть ориентировала, структурировала определённым образом. Во всяком случае, то, что я сменил инженерскую деятельность на библиотекарскую — точно заслуга поэзии.

Вообще, насколько я могу наблюдать — в итоге поэзия захватывает человека в абсолютной степени и меняет всю его жизнь — как правило, весьма в неблагополучную сторону. Тогда наступает некоторое своеобразное безумие, и начинаются настоящие стихи. Я нахожусь в некотором промежуточном состоянии, поскольку у меня очень много якорей, не позволяющих в это безумие отчалить. Но, конечно, очень подмывает. На физическом уровне ощущается.

— Какого прозаического автора вы больше всего читали в детстве?

— А вот это очень важный вопрос. С одной стороны, надо на него отвечать подробно, с другой стороны — боюсь кого-нибудь забыть. Поэтому попробую ограничиться несколькими световыми пятнами, подразумевая при этом также весь очевидный бэкграунд вроде скандинавов (Астрид Линдгрен, Туве Янссон, Синкен Хопп и др.), какого-нибудь Отфрида Пройслера, советских классиков (Волков, Носов, Драгунский, Губарев, Успенский и мн. др.).

К слову, Кэрролла я оценил несколько позже — годам, наверно, к десяти. Лет в 5 или 6 у меня была любимая книжка со скандинавскими мифами о богах и героях. И ещё, примерно в то же время — приключения Одиссея.

Где-то в 1 или 2 классе любимой книжкой стал «Говорящий свёрток» Даррелла, где тоже присутствуют всякие мифологические замесы. Примерно тогда же — самое любимое мое чтение — сказочные повести Садовникова, Коржикова (про Солнышкина) и — особенно — Белоусова (про Печенюшкина). А вот повести о животных (Сетон-Томпсон, Зальтен и проч.) мне не очень нравились, казались какими-то скучноватыми.

Потом я дичайше полюбил Крапивина, но у меня была только одна его книга — «Летящие сказки», я её очень много раз перечёл. Потом, наверное, на первое место вышла «Кондуит и Швамбрания» Кассиля, но тоже — в основном из-за выдуманных героями приключений.

А уже потом, наверное, началась фантастика. Сперва Беляев — вот его, наверное, я действительно читал больше всего. Следом были Франсис Карсак, Азимов, Брэдбери и все остальные. Ещё из детских писателей я бы назвал Юрия Коваля, но я его читал уже в более взрослом возрасте.

Следует упомянуть журнал «Трамвай», который не оставил меня равнодушным. К слову, теперь у меня такой прекрасный период, когда я читаю книжки своим детям и, во-первых, с огромным удовольствием перечитываю то, что мне нравилось в детстве, а во-вторых — открываю для себя новых авторов.

Но бывает и смешанный эффект, когда имя автора мне в детстве по тем или иным причинам не запомнилось, но язык его я сразу же узнаю. Так вышло с двумя прекрасными писателями — Олегом Кургузовым и Сергеем Седовым, которые были одними из создателей «Трамвая».

NET_2613_новый размер.jpg
Фото: Ростислав Нетисов, nsknews.info

— Довольно многие пишут стихи и нигде их не публикуют. Почему вы захотели печататься?

— Тщеславие, конечно, куда же без этого? На самом деле, история следующая.Примерно в начале 2010 года я сходил на несколько поэтических мероприятий в качестве зрителя. Мне, с одной стороны, не очень понравилось. Но, с другой стороны, я понял, что мне, оказывается, есть что сказать людям. Т. е. это не то, что не стыдно прочесть, а может быть, даже необходимо.

Ну и потом у меня уже стали формироваться всякие теории, которыми человек обычно объясняет свое текущее состояние. Во-первых — прозвучит немного самонадеянно — мне не хотелось донести людям какие-то идеи или — боже упаси — смыслы, нет. Мне хотелось показать пример или прецедент того, что в принципе нужно заниматься творчеством. Что это весело и здорово, это может каждый и это делает человека лучше, грубо говоря. Вот мне хотелось скорее такой пример показать, определённую жизненную схему, что ли.

И наконец, потом я ещё сформулировал для себя такую штуку. Скорее всего, я где-то уже об этом рассказывал. Вот пишешь ты, грубо говоря, Богу, в вечность или ещё куда-то туда. Но дело в том, что у Бога и так всё есть, ты его ничем не удивишь. Обогатить Бога можно только обогатив другого человека. Поскольку человек — он, гад, свободным создан. Поэтому и стихи — это в первую очередь акт коммуникации, они должны быть восприняты. По сути, стихи — это такой идеальный абрис человека, некоторый ключик к нему. Ну и, в конце концов, понятно — если уж тебе что-то, как выяснилось, дано — ты уж, будь добр, приумножь и верни.

— Вы много ездите по стране, принимаете участие в различных поэтических акциях и фестивалях. Какой город впечатлил вас больше всего?

— Если говорить именно о фестивалях, то больше всего мне понравились два: «СловоNova» в Перми, где я был в 2010 году благодаря Андрею Родионову. И Фестиваль поэзии на Байкале, куда нас с Юлей Пивоваровой вывозил Игорь Дронов прошлым летом.

Следует также упомянуть подвижническую деятельность Натальи Ибрагимовой, редактора кемеровского журнала «После 12», которая недавно организовала очень мощный проект «Поэты Сибири: диалог поколений».

Ну и, наверное, некоторые новосибирские фестивали тоже запомнились. Что касается городов — я очень люблю Новосибирск. Здесь я родился и планирую помереть. Очень люблю Томск. Как ни странно, я вполне комфортно чувствую себя в Москве. Много времени мне доводилось проводить в Барнауле. Сперва он казался мне достаточно резким городом, но постепенно я проникся к нему симпатией. И ещё мне понравился Абакан — просторный, смотришь между домами — а там горы видно.

— Можно ли в России зарабатывать только поэзией и ни в чём не нуждаться?

— Да, наверное можно. Но опять же — как зарабатывать и чего это будет стоить. Долгое время мне казалось, что надо разносить профессиональную деятельность (заработок) и творческую. Т. е. творчество должно быть любительским, чтобы не было риска, грубо говоря, «продаться». А мягко говоря — начать его эксплуатировать. Потом в какой-то момент я понял, что жизнь — она, зараза, не просто конечна, но как-то сильно уж конечна. И, в общем-то, риск «продаться» уменьшается с возрастом. В общем, уволился я из инженеров. Конечно, нельзя сказать, что я зарабатываю поэзией, но работа моя мне очень нравится.

— Назовите трёх любимых поэтов-современников и трёх из любых других эпох.

— Это тоже очень сложно. Проще было бы назвать с десяток современных и десятка три из прошлых эпох. Но если уж так строго... Честно говоря, я очень люблю простые стихи. Поэтому, пусть из современных это будут Вечеслав Казакевич, Владимир Салимон и, например, Дмитрий Веденяпин. Хотя пришлось оставить за бортом несколько потрясающих поэтов прежних поколений — Станислава Красовицкого, Глеба Горбовского и мн. др. А также, кстати, Александр Денисенко из Новосибирска, который, наверное, за Уралом сейчас самый большой поэт из ныне здравствующих.

Из других эпох — ещё сложнее. Назову своего любимого поэта Олега Григорьева. Назову Александра Введенского. А на третье место претендуют и Хлебников, и Заболоцкий, и ещё несколько человек. Вениамин Блаженный, Леонид Губанов, Георгий Иванов, Юрий Одарченко, Сергей Чудаков, Александр Величанский, Леонид Аронзон, Евгений Кропивницкий и все остальные лианозовцы. Геннадий Айги. Ксения Некрасова. В общем, я могу очень долго продолжать.

— Как вы пришли к такому слогу стиха? У вас был наставник или это полностью самостоятельная работа?

— Как сказал вышеупомянутый Александр Денисенко: своими учителями считаю Иванова, Петрова и Сидорова. Для меня это, наверное, не совсем так — всё-таки я в большей степени книжный человек. Первыми мне сдвинули мозги — почти одновременно — Башлачев и Маяковский, показавшие, что в русском языке можно выделывать какие-то удивительные вещи. Потом был Хлебников, который показал, что ещё и не так можно.

Ну а если говорить конкретно о моей манере бодрых стишков — детских стихов для взрослых, как я их называю — то тут корни достаточно очевидные. Это, конечно, обэриуты [ОБЭРИУ — группа писателей и деятелей культуры, существовавшая в 1927 — начале 1930-х годов в Ленинграде. В группу входили Даниил Хармс, Александр Введенский, Николай Заболоцкий, Константин Вагинов, Юрий Владимиров, Игорь Бахтерев, Дойвбер Левин — прим. «НН»]. Ну и Олег Григорьев. И другие хорошие детские поэты.

NET_2658_новый размер.jpg
Фото: Ростислав Нетисов, nsknews.info

А ещё, как ни странно, французские дадаисты и сюрреалисты: Тристан Тцара, Жак Превер, Филипп Супо, Робер Деснос, Андре Бретон и др. в переводе Михаила Яснова. В подобной манере работали также Генрих Сапгир и Алексей Хвостенко, но они мне не очень близки — наверное, в силу закона отталкивания одноимённо заряженных частиц.

Наконец, несколько позже, вплотную столкнувшись с вопросом существования Сибирской поэтической школы (ключевые авторы: Анатолий Маковский, Иван Овчинников и Александр Денисенко), я отчасти намеренно стал культивировать в себе некоторые присущие ей черты неопримитивизма. Я бы этого, может, сам и не заметил, если бы недавно в Москве Данила Давыдов в споре с ещё одним критиком, Евгением Коноваловым, не назвал Овчинникова и Маковского моими учителями. В связи с Сибирской поэтической школой следует упомянуть ещё двух ярких новосибирских поэтов — Юлю Пивоварову и Славу Михайлова. И ещё — Виктора Iванiва, которому я тоже очень многим обязан.

— В последние годы наблюдается сильное скрещивание языков. В обиходе всё чаще используются иностранные слова. Почему так происходит, и как вы к этому относитесь?

— Я к этому по-разному отношусь. Иногда мне это не очень приятно, иногда забавно, но в целом я понимаю, что язык — штука сильная, он все эти скрещивания пережует запросто. А иностранные слова — они ведь всегда были. Но какие-нибудь «комбайн», «трактор» или «кондуктор» вполне уже обрусели. Не говоря уж про тот же «зонтик».

— Какие тенденции присутствуют в новейшей поэзии? Что волнует поэтов в наше время?

— Тенденции и что волнует — это немного не одно и то же. Основная тенденция такая, что сейчас весь мир очень раздроблен. И то же самое с поэзией. Если ещё в Серебряном веке акмеисты и футуристы друг друга за поэтов почитали, то теперь поэзия так разрослась, что существуют совершенно разные поэзии, друг друга за поэзию не признающие. Я, конечно, малость преувеличиваю, но тенденция такова.

Можно найти множество замечательных современных стихов на любой вкус. Мне, скажем, не очень близка традиция зверски серьёзных верлибров, пустившая корни и в Новосибирске. Ну не близка — и ладно. При этом, конечно, я могу оценить хорошее стихотворение даже если оно мне не близко. В то же время, есть и большое количество близких мне авторов — например, Дмитрий Строцев или Александр Беляков.

Ну а что может волновать? То же, что и всегда — жизнь, смерть, любовь. Кого-то ещё и политика. Кого-то вера. В общем-то, круг тем ограничен. Товстоногов говорил, что хороший спектакль рождается из трёх составляющих: режиссёр, пьеса и мир за окном. В каком-то смысле, это применимо и к поэзии. Кажется, у Гандлевского я не так давно прочёл: «Не важно, что говорят; не важно даже, как говорят — важно, кто говорит». Вот с этим я абсолютно согласен. Поэзия — это вполне конкретный человек. Это, как ещё любят говорить, интонация.

— Назовите ваше любимое место в городе.

— Это, в первую очередь, левый берег: Юго-Западный и Западный жилмассивы, где я вырос; Студенческая, где учился. Ещё мне необъяснимо симпатична улица Фабричная. Однажды я писал про неё текст для сборника «Поэтический путеводитель». Вообще, текст города (или код города) — это очень важная вещь. Я надеюсь, что когда-нибудь люди поймут, что стихи необходимы городу так же, как, например, велосипедные дорожки.

В «Студии 312» мы с друзьями прикладываем для этого всяческие усилия. Это, кстати, с недавних пор ещё одно мое любимое место — «Студия 312» в самом сердце ГПНТБ, где мы организовали оазис для культурного человека и приглашаем туда всех желающих. По совместительству это моё рабочее место. И кроме меня там почти всегда можно застать кого-нибудь из прекрасных новосибирских поэтов: Сережу Шубу, Виталю Шатовкина, Олега Копылова, Андрея Верхова, Славу Одаренко, Сашу Дурасова, Олега Полежаева, Сережу Васильева, Леру Яковлеву, Юлю Пивоварову, Славу Михайлова и мн. др. А также прозаиков Диму Райца и Славу Ковалевича. Список достаточно обширен, прошу всех остальных не обижаться.

NET_2513_новый размер.jpg
Фото: Ростислав Нетисов, nsknews.info

— Вы когда-нибудь жалели о том, что посвятили свою жизнь творчеству и его реализации?

— Тут, конечно, тоже можно порассуждать. Но пусть будет просто: нет.

— Какой совет вы дадите подрастающим поэтам, которые хотят себя развивать в этом направлении?

— Обычно в таких случаях дают очень простой совет: если можете не писать — не пишите. Я такого совета давать не буду. Пишите. Ибо человек творящий делается чуть более богоподобен. Но только пишите, пожалуйста, хорошо: честно, интересно, остроумно, необычно — так, как никто кроме вас никогда не напишет. А если видите, что это мог бы написать кто-то другой, то это, скорее всего, плохо.

А советы очень простые. Во-первых, читать как можно больше хороших стихов. И, конечно, не пренебрегать другими видами искусства, и жизнью тоже не пренебрегать ни в коем случае. Есть одна не очень умная точка зрения, что вот, мол, не хочу читать чужих стихов, а то ещё начну подражать. Это абсолютная глупость, даже не хочу вдаваться в подробности.

Так вот, нужно найти какой-то ключик к поэзии. Для меня, как я уже говорил, таким ключиком стали Маяковский и Башлачев. Конечно, проще всего найти такой ключик в Серебряном веке. Хотя есть вероятность, что можно найти его и в хорошей современной поэзии. И уже потом можно и нужно двигаться в любом направлении — и в Золотой век, и в Бронзовый и т. д.

Мне самому, конечно, больше всего интересна сейчас поэзия Бронзового века — это примерно 1950-80-е гг. Это было «во-первых» — читать хорошие стихи. А второе — это коммуникация. Это я тоже знаю и по себе, и по своим друзьям. Среда для развития поэта просто необходима. И желательно, чтобы в этой среде были как ровесники, так и люди постарше, встроенные в общероссийский литературный контекст.

Именно такую среду мы создаем в «Студии 312». Следите за группой ВКонтакте и приходите в гости! Тем более, что в этом разговоре многое осталось за кадром — и культурный путеводитель «Речпорт», и альманах «Между», и Сибирская поэтическая школа, и проект переводов «Междуречье», и наши лабораторные работы, и много чего ещё. Мы очень бережно относимся к молодым авторам.

О главном в одну строку — подписывайтесь на нас
и следите за новостями города в Twitter.

Что происходит

Мужчину без признаков жизни нашли при тушении пожара на Амурской

Уже 9000 хвойных деревьев ввезли в Новосибирскую область к Новому году

Заключившим контракт с декабря 2024 года бойцам СВО спишут долги

Если вы пропустили: собачий психолог, подушка под лыжи и дома на колёсах

Удивительных ящериц, нежных питонов и милых котов собрали в ТЦ на Маркса

Антициклон по пути в Монголию принесёт в Новосибирск 24-градусный мороз

Раздали призы конкурса «Экочеловек»: лучшие работы появятся на билбордах

За «Квартал Победы» и другие проекты наградили новосибирских волонтёров

277 дольщиков долгостроя на Вилюйской получили долгожданные ключи

Рассказы новосибирцев о зиме будут транслировать в парках города

За красоту во дворах Новосибирска наградили активистов ТОСов

Показать ещё