{{news.content}}
{{news.date}}
{{news.section.name}}
В этом году 26 апреля исполнится 35 лет со дня катастрофы на Чернобыльской АЭС. В ликвидации последствий участвовали 3000 новосибирцев. Половины из них уже нет с нами. Катастрофа 1986 года до сих пор окружена тайнами и секретами, которые, скорее всего, так никогда и не раскроют. В пятницу, 16 апреля, в библиотеке Калининского района ликвидатор аварии на Чернобыльской АЭС, заместитель президента Фонда помощи инвалидам радиационных катастроф Виктор Никулин встретился со студентами новосибирского машиностроительного колледжа и рассказал им, как всё было на самом деле практически сразу после взрыва.
Виктор Никулин приехал на Чернобыльскую АЭС в 1986 году вскоре после аварии. Тогда на ликвидацию последствий катастрофы шёл строгий отбор — брали людей не старше 45 лет, имеющих двоих детей. Никулин служил в Сибирском полку командиром взвода в течение 5,5 месяца. У Виктора Егоровича было 115 выходов на станцию, в Припять и в рыжий лес — так называли хвойный лес, убитый радиацией.
Новосибирец взял на себя прямое жёсткое излучение.
— Как и в Великую Отечественную войну, сибиряки и в Чернобыле были первыми. Сибирский полк единственный был награждён боевым орденом, — не без гордости подчёркивает Виктор Никулин.
По его словам, когда случилась авария, то первую тревогу подняли скандинавские страны. Выброс радиации пошёл в их сторону, и у них на всех атомных станциях сработала защита, реакторы отключились. Кроме этого, начался падёж оленей. Ядерное облако поднялось в атмосферу и трижды обогнуло земной шар.
Виктор Никулин. Фото: Ростислав Нетисов, nsknews.info
Виктор Никулин рассказывает: «Выброс радиации после взрыва четвёртого энергоблока превысил 700 Хиросим. Однако только на 16-е сутки в советской прессе объявили, что случилась авария и что сейчас устраняют поломки. Правительственная комиссия поставила циркуль и очертила 30-километровую зону отчуждения, из которой затем выселили более 150 000 человек. Её закрыли на 90 лет. А что дальше — неизвестно.
Выброс радиации и сейчас продолжается. Но, разумеется, фон невысокий. После сдачи саркофага общий фон упал в разы. Сейчас станция закрыта, но туда водят экскурсии. Находиться на станции можно в течение часа, в 30-километровой зоне — не более суток.
Фото: Ростислав Нетисов, nsknews.info
Когда мы работали в зоне, то от нас скрывали дозы радиации. В Припяти, расположенной в четырёх километрах от станции, самый маленький фон был 2,5 рентгена. Там наша задача была чистить город. Работали мы по 10-12 часов. За десять часов я получил 25 рентген. Нам в дневники писали — 0,8 рентгена.
Через 15 лет после аварии к нам приезжал академик, и он сказал, что те, кто был в зоне в 1986 году, могут записанные цифры излучения умножать на 100-150. Это и будет наша настоящая доза облучения. Сегодня больше половины наших ликвидаторов уже нет — радиация собирает свою жатву.
Фото: Ростислав Нетисов, nsknews.info
Сразу после приезда я работал на очистке крыши энергоблока станции. Сначала крышу пытались очистить с помощью роботов, но их микропроцессоры сгорали из-за высокой радиации, поэтому крышу приходилось освобождать от кусков графита вручную. Первые смены длились 20 секунд, потом время увеличилось до двух минут. Работа шла круглосуточно.
Что такое смена в 20 секунд — выскочил на крышу, лопату схватил, кусок графита бросил вниз и бегом уходишь.
День начинался в пять утра. Вставали, завтракали, ехали до станции 100 километров, проходили инструктаж, старший наблюдал, чтобы бригада возвращалась через 20 секунд. И главное — никуда не лезь. При мне было — один партизан решил посмотреть в разлом станции. Он моментально потерял сознание, на полдороги до Киева у него выпал весь волос, а потом начали отслаиваться мышцы от костей. Он получил несовместимую с жизнью дозу облучения.
Фото: Ростислав Нетисов, nsknews.info
После 20-секундной смены рабочие всё с себя снимали и шли мыться со специальным порошком. После помывки старшина выдавал всё новое: трусы, майку, носки, штаны, ботинки.
На выходе нас проверяли японским прибором, похожим на утюг. Провёл им по человеку, зазвенело — всё снимаешь, идёшь заново мыться.
Надеваешь опять всё новое, и опять тебя проверяют „утюгом“. И так может быть семь-восемь раз, пока „утюг“ не перестанет звенеть. Затем, когда выезжаешь со станции, на трёх рубежах стоят дозиметристы и бригады, которые моют машины. В итоге на все помывки уходил почти целый день. А работали всего 20 секунд.
Фото: Ростислав Нетисов, nsknews.info
Когда мы первые шли на крышу энергоблока, то нам давали 150 грамм водки с 30 каплями йода. Считалось, что так повышается сопротивляемость организма к радиоактивному излучению. Но потом водку запретили. Начали давать сок, сгущённое или концентрированное молоко. За пять месяцев я ни разу не выпил глотка простой воды. Чистую воду привозили для умывания, бани и приготовления пищи. Пили только минеральную воду из стеклянных бутылок. У каждого был запас такой воды в ящиках под кроватью.
Фото: Ростислав Нетисов, nsknews.info
Вокруг станции стояли бетонные заводы и подавали бетон сплошным потоком. 30 ноября 1986 года завершили строительство саркофага. И, как после взятия Рейхстага в 1945 году, мы писали на его стенах свои имена. Кстати, строительством саркофага руководил начальник новосибирского „Сибакадемстроя“ Геннадий Лыков. За это ему присвоили звание Героя социалистического труда.
Первое впечатление, когда я попал в зону, — было очень жутко. Заезжаешь, и никого нет, кроме военных постов. Пустые деревни, тёмные окна домов. Поначалу гулял скот — лошади и коровы. Потом специальная команда отстреливала животных и свозила их в могильник.
Фото: Ростислав Нетисов, nsknews.info
На станции есть хранилище для ядерного топлива. Это огромный бетонный бункер. Когда мы туда спустились однажды, то там уже не было топлива. Мы увидели обгрызенную облатку электрических кабелей и крыс. Они были размером больше кролика. И хвосты такие же.
Осенью 1986 года белые грибы в чернобыльской зоне росли сплошным ковром.
Как-то мы втроём вышли на поляну и подумали, что там стоит столик, но это был гриб. Его шляпку мы втроём не смогли обхватить. При этом ни один гриб не был червивым. Недалеко от станции был хвойный питомник, где выращивали ели и сосны. Через год после аварии мне ребята прислали фотографию ёлки, где она растёт не как ель, а как пальма. Радиация вызывала мутации и у растений, у и животных, и у людей.
Фото: Ростислав Нетисов, nsknews.info
Когда мы работали на станции, то обедали там в столовой. И вот однажды заходим в столовую, а там, где раздача, объявление „Вас обслуживает бригада поваров Новосибирской области“. Мы к девчонкам: „Девочки, вы откуда?“ — „С Октябрьского района“. — „А мы с Затулинки“. Надо сказать спасибо девчонкам — обедали мы тогда хорошо.
При строительстве реакторов АЭС было запланировано, что под каждым из них должна быть ванна с жидким гелием. Его температура: −271 градус. Но одна гелиевая ванна стоила 3 млн рублей. Вместо гелия в резервуары налили простую воду. И когда случилась авария, то возникла угроза взрыва огромного объёма радиоактивного пара. Работники станции вовремя осушили резервуары с водой и предотвратили глобальную катастрофу.
Фото: Ростислав Нетисов, nsknews.info
На новый, 1987-й год к нам приехал один профессор. И он сказал, что до нового года на ликвидацию аварии истрачено столько, сколько хватило бы, чтобы жителям трёх городов, таких как Москва, каждому дать трёхкомнатную квартиру с обстановкой, гаражом и легковой машиной. А сколько туда вложили за пять лет — страшно представить».
#История #Городская история #Безопасность #Технологии #Безопасный город #Интервью #Город в лицах
