Александр Тимофеев: «Космос — враждебная среда для человека»

Смотрите также

Через тернии к звёздам: что показывает Музей космонавтики в Новосибирске

Побывать в Звёздном городке, посидеть в кабине космического корабля, пообщаться с теми, кто отправляется на орбиту, — для многих из нас это нечто фантастическое, возможное только в мечтах. Но не для новосибирца Александра Тимофеева. Он был испытателем космической техники, инструктором отряда космонавтов, своими глазами видел взлёт и посадку легендарного корабля-ракетоплана «Буран». В преддверии Дня космонавтики Александр Михайлович стал гостем радио «Городская волна» (101.4 FM). В своём интервью он рассказал о том, какие опасные для жизни ситуации переживал на работе, почему не может уснуть в самолёте, как относится к космическому туризму и далеко ли человечеству до покорения Марса.

Светлана Андреева

07:15, 08 апреля 2025

— Александр Михайлович, здравствуйте! Очень рада видеть вас в нашей студии.

— Здравствуйте!

— В течение 13 лет вы работали в Звёздном городке испытателем космической техники. Ваша профессия для обычного человека — из области фантастики. Для меня, по крайней мере, точно. А много ли фантастического было в вашей работе?

— Я работал в РКК «Энергия» (ракетно-космическая корпорация «Энергия» имени С. П. Королёва — одно из ведущих предприятий космической промышленности СССР и России. — Прим. ред.). А испытания проводились на полигонах, в том числе и в Звёздном городке. Часть была на предприятии, часть — в Звёздном городке. Самое яркое испытание было следующее.

Когда спускаемый аппарат возвращается на Землю, то могут происходить нештатные ситуации, в том числе он может падать в воду. Когда идёт штатное падение в воду, то всё нормально. Парашют отстёгивается, вытеснительная ёмкость (там 200 литров приблизительно) заполняет полости в аппарате, и аппарат практически вертикально находится на воде. А нам довелось отработать ситуацию, когда вытеснительная ёмкость не сработала и аппарат, «нахлебавшись воды», лежит на боку. Выйти из такого аппарата гораздо сложнее, и это связано со многими-многими проблемами. Вот это приходилось преодолевать.

Ещё было одно интересное испытание: была выдвинута идея «утонуть» в спускаемом аппарате, образно говоря, а потом из него уже выйти. Для этого был трёхлитровый баллончик с кислородом, маска, загубник. И мы отрабатывали этот момент в гидролаборатории НПО «Энергия». Всё было хорошо. Я утопил аппарат, как положено, опустился в кресло командира, посмотрел: выйти невозможно. Кругом пузырьки воздуха, скафандр себя ведёт по-другому. Принял решение покинуть аппарат. Только начал подниматься вверх — зацеп на спине. Не могу понять, что происходит, потому что этого не должно быть. Такого никогда за всё время покидания аппарата не было. А этих покиданий было очень много. Как всегда, начинаешь думать, что происходит. И вторая вводная: у меня кончается запас воздуха в баллончике. Но я сам готовил баллончик. Я знаю, что там воздуха на пять минут. И самое главное, все наверху знают, что его на пять минут.

Александр Тимофеев. Фото: Павел Комаров, nsknews.info

— А значит, пять минут точно будут ждать, ничего не предпринимать?

— Да, пять минут ничего не будут предпринимать, то есть все знают, что запас воздуха есть. Первое — зацеп, и я не знаю, как выпутаться. Второе — нет воздуха. Ну, тогда ещё две минуты я без воздуха мог продержаться. Понимаю: что-то происходит. Начинаю думать, что делать. Обычно всегда в непонятных ситуациях возвращаешься в исходное положение. Опустился в исходное, посмотрел, чуть-чуть пошевелился, зацеп ушёл. Хорошо. Медленно, не спеша — а темнота, ничего же не видно, аппарат изнутри не освещён! — поднимаюсь наверх, выхожу: всё нормально, все довольны.

Спрашивают: что произошло? Стали разбираться. Оказалось, подготовив всё оборудование, мы ушли на обед. После обеда вернулись, начались испытания. А пока мы были на обеде, ребята-мастера, которые обслуживают аппарат, по очереди подышали из баллончика, и в баллончике закончился воздух.

— Им так интересно было, каково это? У них даже мысли не возникло, что это будет стоить кому-то жизни?

— Да, что это может кончиться летально. А зацеп оказался вот почему. Когда ребята штатно выходят из аппарата, воздух вокруг тебя. 

На спине есть лямка (когда космонавтов эвакуируют на вертолёте, то их цепляют за специальные ремни и поднимают). Так вот, этой лямкой я и зацепился в ложементе командира корабля. Никто даже предположить не мог, что такое может произойти. Но это вода. Такие вот нештатные ситуации были.

Ах да, вот ещё вспомнил. Аппарат, когда штатно падает на воду, он лежит под углом порядка 70 градусов по вертикали. А когда внештатно падает, то он до 20 градусов доходит. Там ещё и волнение же нужно учитывать. И была идея сделать так называемые переукладки внутри спускаемого аппарата, чтобы сместить его центр тяжести. И аппарат должен был, в нашем понимании, прийти немножко в другое положение, тем самым проще будет выходить оттуда. 

У нас был морской макет. Он стоял в одном из цехов предприятия. И мы туда ушли, закрыли люк, вентиляции практически никакой нет, и стали делать эти переукладки. Ребята-мастера, которые нас обычно сопровождали, пошли покурить, потому что понимали, что работы часа на три. И мы начали делать переукладки. А внутри... Во-первых, это был морской макет. Морской макет — это соль, никуда её не денешь. Хочешь — не хочешь, а влага попадает внутрь. И когда мы делали эти переукладки, а это целый ряд мероприятий: нужно кресло взводить, опускать. Это уже технические моменты, они неинтересны. И вот там есть батарея внутри, аккумуляторная батарея, и она заискрила, пошёл дым. 

Три испытателя внутри спускаемого аппарата, приблизительно три кубометра воздуха, и пожар, дым... Нам надо выходить. Как всегда, поднимаешься, начинаешь открывать люк, а люк не открывается. Там есть шесть собачек, которые поворачиваются по люку, и он открывается. То есть такой замок специальный сделан. Но аппарат-то был с моря, и соль чуть-чуть попала в эти замки. И открыть их изнутри, как оказалось, практически невозможно. А аппарат-то горит, дым-то идёт!

Фото: Павел Комаров, nsknews.info

— А вокруг никого, кто бы помог?

— А ребята пошли курить. Мастер потом рассказывал: «Я как будто почувствовал, что что-то не так». И он летит и смотрит — а там иллюминаторы. И говорит: «Я смотрю, там уже дым». Снаружи открыть очень легко, потому что там ключ совершенно других размеров. Внутренний — небольшой, миллиметров 500, а снаружи — чуть ли не метр. И вот он открывает, мы оттуда, как пробки, выскочили. Вот так — всё это могло закончиться не очень хорошо. Но этого никто не понимал, это же всё новое.

— Получается, быть испытателем не только интересно, но и очень опасно?

— Вы знаете, опасно! Были другие моменты, связанные с испытаниями.

Вот мы в гидролаборатории работали. Стоят макеты тех станций, которые летают в космосе, фрагменты этих станций. И нужно было в своё время просто повернуть макет в одну сторону, потому что там по-другому не получается. Ты с одной стороны выходишь, потом поворачиваешь, опять выходишь. Так чисто технологически проще работать. Кто-то не закрепил этот макет в том положении, как нужно было сделать, не завернул специальные собачки. То ли поленился, то ли забыл, то ли ещё что-то. А я полез менять оборудование. И вот можете представить, станция стала на стапеле (специальной платформе. — Прим. ред.) вращаться. 

Потом разобрались, конечно, написали, что нужно обязательно смотреть, проверять. Но такая вот вроде бы глупость, оплошность, никто не придавал этому значения. Потому что макет физически не мог повернуться. Он действительно никогда не поворачивался, а вот здесь повернулся. И таких моментов было очень много.

— Можно сказать, что перед вами ставили задачи, выполнение которых стоило жизни?

— Я отвечу так: когда мы поняли, что вероятность возвращения после этих испытаний живым стала меньше 50%, испытания прекратились. Руководители поняли, что в этом уже нет необходимости, тем более мы уже к тому времени далеко прошли. То есть мы разобрали очень много нештатных ситуаций, о которых ребята знают. Ведь из чего состоит подготовка полёта в космос? Один из элементов — это очень большая работа по нештатным ситуациям на корабле, во время полёта. И когда ребята сдают экзамены, они сдают экзамены в том числе и по нештатным ситуациям. Им дают то-то и то-то, надо выйти из этого положения. А мы занимались как раз вопросами, связанными с выживанием после приземления.

Фото: Павел Комаров, nsknews.info

Хорошо, что аппарат возвращается так, как надо. Иногда возвращается и не так, как надо. Идут нештатные посадки. Такие тоже бывали. Надеюсь, их будет как можно меньше. Всего слетало в космос 600 с лишним землян. Могу ошибиться... Погибло 19, из них четверо русских и 15 американцев. Всё — отказы техники. Не было ни одного отказа по человеческому фактору. Только техника отказывала. Но почему их не было? Потому что люди знали, что делать. А нештатные ситуации на борту бывают, знаете это из публикаций, которые открыты.

— А можно ли сказать, что в вашей профессии есть место каким-то суевериям или обычаям?

— Очень много. Изделие слетало в космос. Самая главная задача генерального конструктора: следующее должно быть точно таким же. Соответственно, такие же требования и к экипажу. Экипаж должен быть не точно таким же, но он должен быть таким, чтобы выполнить те задачи, которые перед ним стоят, и вернуться на Землю. Для этого ребят тренируют, учат, и там очень много суеверий. Сказано — два раза с мылом помыть руки, значит, два раза с мылом надо помыть руки. Сказано — туда не ходить, значит, не надо ходить, потому что ты готовишься очень долго. У меня есть один знакомый, приятель хороший, он 12 раз был дублёром. Обычно дублёр летит следующим. А он 12 раз был! Вы можете представить, через что он прошёл? Но он два раза летал в космос.

— Кстати, про число 12 сказали... А число 13 есть у космонавтов?

— У нас есть, у американцев — нет, насколько я знаю. Суеверия вот именно такого плана: надо выполнять инструкции, потому что они до тебя написаны людьми. И зачастую написаны, как говорится...

— ...чьими-то жизнями?

— Да, именно. Поэтому суеверия есть, они разные, кто во что верит.

— То есть у космонавтов одни, у испытателей — другие?

— Знаете, трудно разделить. Но после того как кто-то подышал из моего баллончика, больше я этого никогда не повторял. Всегда делал только сам. И перед тем, как пойти куда-то, всегда анализируешь, смотришь. Это было и на «Буране» (орбитальный корабль-ракетоплан, одна из крупнейших разработок в космической программе СССР. — Прим. ред.). Когда мы испытывали его аварийное покидание, там тоже были необычные вещи. 

— Александр Михайлович, вы уже упомянули космический корабль «Буран». 16 лет (но это по открытым источникам) вы посвятили орбитальной станции «Мир» и своими глазами видели старт и посадку «Бурана». Расскажите об этом, пожалуйста.

— Да, мне посчастливилось — я один из тех, кто снимал и запуск «Бурана», и его посадку. Мне просто повезло. Это совершенно другие ощущения.

Когда уходит «семёрка» («Союз-7» — пилотируемый космический корабль серии «Союз». — Прим. ред.), на которой ребята летают, она совершенно по-другому уходит в космос. Там ощущения другие. Когда стоишь рядом со стартом, там какие-то очень большие вибрации. 

А когда уходила «Энергия» (ракета-носитель, при помощи которой свой первый и единственный космический полёт совершил 15 ноября 1988 года космический корабль «Буран». — Прим. ред.), мы находились приблизительно за километра два с половиной от старта. Первый бункер был в пяти километрах, а мы стояли наверху и снимали. Я помню, ветер был очень сильный. Потом уже командующий полигоном Гудилин Владимир Евгеньевич рассказал, что у него была радиограмма отменить пуск по погодным условиям. Буквально за минуту. Он говорит: «Я её (радиограмму. — Прим.ред.) положил, понимал, что это просто невозможно». И вот 20 метров в секунду ветер, облака очень низкие, метров 150–200 приблизительно... И когда включились двигатели и «Энергия» пошла, наступила очень напряжённая тишина. И в ней что-то такое тебя прямо придавливает, такой низкочастотный гул тебя придавливает к земле, не хочется шевелиться даже. Потрясающая мощь! И ракета мгновенно ушла, тоже с причудами. Когда она отрывается от стартового стола, то чуть-чуть как бы падает. Потому что 2000 тонн, а сбоку — 120 тонн. В первый момент такое ощущение, что просто корабль чуть-чуть наклоняет. А все смотрят, корабль падать начинает. Потом срабатывают рули, выравнивают, и корабль уходит вертикально. Но этот момент надо видеть! Мы это видели. Потом это показывали. Может быть, кто-то найдёт в открытых источниках. Секунда — и ракета ушла. Облачность была маленькая. Очень красиво!

Александр Тимофеев. Фото: Павел Комаров, nsknews.info

— Проект «Буран» не получил развития.

— Да, к сожалению, проект не получил развития в силу ряда причин. Жалко, конечно, такую технику, когда в неё столько вложено. Вот та же станция, которую утопили (23 марта 2001 года орбитальная станция «Мир» была затоплена в Тихом океане. — Прим. ред.). Ну зачем было топить такую шикарную станцию? На ней можно было работать ещё долго-долго. Хоть оборудование нужно было оттуда забрать. Не знаю, приняли решение.

К сожалению, иногда политика не так влияет на космонавтику, как те люди, кто принимает решения. Это связано и с гибелью наших ребят. Это известная история, никуда не денешься. Почему-то к срокам, к партийным съездам необходимо было обязательно кого-то запускать. Зачем? Почему? Вот в последний раз Владимир Владимирович (Путин. — Прим. ред.) был на полигоне. Там у ребят что-то не получилось. Что он сказал? «Разбирайтесь!» Разобрались, улетели. Это же техника, очень сложная техника. И там безумное количество народа работает, кооперация большая.

— Александр Михайлович, теперь к вашей работе инструктором отряда космонавтов. По сути, вы учили их выживать, ведь в космосе, как вы уже сказали, много нештатных ситуаций может произойти. Удалось ли за весь период этой работы всё предусмотреть?

— Всё невозможно предусмотреть. Всё направлено на то, чтобы предусмотреть всё. И подготовка космонавтов, и техника, её совершенствование... Но всё равно что-то будет не так. Что-то будет, сколько ни выверяй. Был один космонавт, он, к сожалению, ушёл из жизни. Он говорил так перед полётом: «Всё будет по-другому». К сожалению, бывает. Бывает очень уникальный полёт. Вот Василий Циблиев и Александр Лазуткин летали — у них 70 нештатных ситуаций было за время полёта. 70 нештатных ситуаций! Можете представить, через что ребята прошли? Прилетели, выполнили задания, всё нормально.

— Как-то это фиксируется же, да?

— Конечно, всё фиксируется. Вы знаете, когда летит космический корабль в космос, за ним всегда все смотрят. И за ракетой-носителем. Есть такое понятие — телеметрия: всё, что происходит на станции, возвращается на Землю в виде сигналов, которые потом обрабатываются. И этих телеметрических сигналов может быть не один десяток тысяч. Их очень много. Какой-то клапан включился на станции — мы знаем, что он включился. То есть мы постоянно контролируем космос и то изделие, которое находится в космосе. Постоянно, каждую секунду, каждую долю секунды. Потому что есть операции, которые за долю секунды буквально нужно выполнить. Вектор направления поменять в три секунды — и ты улетишь.

Это очень сложно. Когда американцы возвращались с Луны, им нужно было в конус попасть, чтобы вернуться на Землю. Попали. 

Сейчас что-то там пытаются сделать. Это очень сложно. А тогда мы могли это делать. Жалко, но...

— ...не всё зависит от нас, как говорится?

— Только вперёд, только вперёд! Сейчас много других задач.

— Вы уже упомянули некоторых космонавтов: их имена, фамилии. Хочется ещё узнать, с кем вы были знакомы, с кем вам довелось работать.

— Я знал практически всех космонавтов. Сейчас молодых, конечно, я не знаю, с ними лично не знаком. Когда я начинал работать, я не знал только Комарова, Волкова, Пацаева, Добровольского и Гагарина, потому что они погибли раньше, чем я пришёл в этот отряд, в эту работу. А всех остальных ребят знал, пересекался со многими, дружу до сих пор. Знаю очень многих лично, и семьями дружим. Очень трудно выделить кого-то отдельно.

Но я могу сказать, что Владимир Александрович Джанибеков — это, наверное, самый уважаемый человек сейчас. Виктор Петрович Савиных. То, что сделали ребята, и как их незаслуженно забыли после «Салюта-7»... Об этой станции фильмы уже сняты. Но через что им пришлось пройти после того, как они сделали сумасшедшую работу?! Это самый профессиональный, самый лучший ремонт техники в космосе! Это два космонавта, которые для меня...

— ...самые значимые фигуры?

— Я с ними очень близко знаком. Я говорю о тех, кто есть. Очень близко с Баландиным Александром Николаевичем дружу, очень близко. Ну и очень многих знаю. Все ребята очень много сделали для того, чтобы сначала попасть в отряд, а затем чтобы выполнить ту задачу, которую перед ними ставили перед полётом. И все задачи были выполнены. Крайне редко возвращаются раньше времени. Это бывает по состоянию здоровья, по-моему, два экипажа свернулись чуть-чуть раньше, чем нужно. А все остальные всё сделали. И сейчас я смотрю: молодые ребята тоже так. Вы знаете, когда начинаешь тренировать космонавтов, какой-то типаж складывается, и я могу сказать: полетит человек в космос или не полетит.

Александр Тимофеев и ведущая «Горволны» Светлана Андреева. Фото: Павел Комаров, nsknews.info

— Ещё на первых тренировках?

— Да, процентов на 90 уже понятно. Ты понимаешь, что да, действительно, этот человек может это сделать. Видно по нему. Это совершенно другие люди. Отбор в отряд космонавтов — сама по себе очень сложная и такая, я бы сказал, уникальная операция для человека. Ребята ходили в горы. Например, Балыбердин Владимир Сергеевич, альпинист, и другие на Эверест ходили, но ни один не прошёл в отряд космонавтов. Дима Шпаро и другие ребята, которые дошли до Северного полюса на лыжах, — ни один не прошёл в отряд космонавтов. Ребята-военные, которые поднимали «Курск» (российский атомный подводный крейсер, затонувший в результате катастрофы 12 августа 2000 года в Баренцевом море. — Прим. ред.), — ни один не прошёл в отряд космонавтов.

— А в чём тогда секрет?

— Совершенно другой должен быть тип человека. Здоровье — не самое главное, хотя без него никуда. Отбирают совершенно по-другому: по твоим внутренним качествам. Сначала разные врачи смотрят на тебя: терапевты, «глазники», хирурги и другие. Психологи 50% времени работают с тобой. Смотрят — что, как, куда.

— Всевозможные тестирования?

— Там такое тестирование! Они столько понапридумывали! Болгарский космонавт Саша Александров два раза проходил в отряд космонавтов. Сначала он был дублёром, а потом, лет через десять уже, полетел сам. Он говорил: «Саша, ты не представляешь, за десять лет эти врачи такому научились!» 

Действительно, есть индивидуальные особенности организма. У каждого человека свой организм. Сейчас врачи допускают полёт в очках. Раньше это просто было невозможно, а сейчас — да. Почему мало ребят идут? Как говорят, глаза должны гореть, а после этого ты уже пойдёшь. Потому что там настолько всё сложно. Космонавт учится всю свою жизнь, всю. Уже слетав в космос, всё равно будет обучаться. Он должен учиться, учиться, учиться. Постоянно.

— В любой профессии, так или иначе, есть что-то, чем приходится жертвовать, чтобы добиться каких-то высот, какого-то признания. Чем жертвуют космонавты? Что для них самое важное, как вы думаете? 

— Дисциплина. Там же несколько этапов подготовки: общекосмической, потом в составе группы, потом в составе экипажа. И за тобой смотрят постоянно. У тебя расписание, и ты должен ему следовать. У тебя практически нет свободного времени.

— То есть ты сам себе не принадлежишь?

— В какой-то степени не принадлежишь, потому что у тебя есть расписание, и ты должен ему следовать. Сегодня — вот это, завтра — вот это. А к этому надо готовиться, а потом уже провести анализ. Поэтому домашняя жизнь как-то здесь немножко отодвигается в другую сторону.

— По сути жертвуют семьёй в большинстве случаев?

— Как бы да... Баландин Саша улетел в космос, полгода там был, а у Лиды двое детей маленьких: один на руках, второй — три годика. Вот я её кормил, привозил гречку, ещё что-то. Даже за молоком сходить с двумя детьми — проблема. Это сейчас всё довольно просто: заказал — и всё. А раньше... Муса Манаров — то же самое. Когда он улетел в космос, его жена Лиля сказала мне: «Саш, принеси мясо». Вот идёшь, мясо приносишь или ещё что-то. Очень много таких моментов было. То есть не могу сказать, что семья страдает, но ограничения есть. Конечно, женщины понимают, они молодцы. Что там с ними случится, никто же не знает.

Один космонавт (не буду говорить кто) прилетел, говорит: «С женой разговариваю, чувствую — что-то не то». Оказалось, у него дача сгорела и с матушкой плохо. И вот он «проинтуичил» это дело. На орбите, как говорят ребята, обостряются совершенно другие чувства. Ты уже начинаешь жить какими-то непонятными для тебя вещами. Где-то что-то случилось, и ты это уже знаешь. Какой-то тумблер щёлкнул не так, не так что-то произошло. То есть привыкаешь ко всему, срастаешься с этой, я бы сказал, космической системой, и ты в ней живёшь, она уже дышит тобой, а ты дышишь ею.

Фото: Павел Комаров, nsknews.info

— Ваши родные и близкие тоже ведь знали, что ваша профессия связана с таким колоссальным риском для жизни? Как относились к этому?

— Со времён испытаний и до сих пор боюсь звонков нештатных. Мои друзья и родственники знают, что после 22:00 звонить не надо — значит, что-то случилось. Иногда мы уходили на полигон и по два–три месяца были без связи. Это сейчас есть мобильная связь, а тогда не было. И как переносят это женщины, известно только богам, как говорится. Это очень сложно. Конечно, понимали, что можно не вернуться. Но, вы знаете, некоторые вещи я только сейчас начал рассказывать дочери. Только сейчас! Да и сейчас ещё есть вещи, о которых я предпочёл бы не говорить. 

Нельзя там ошибок делать! Был такой случай: я тонул — и молился всем богам, кому угодно, лишь бы только вылезти живым. И вышел оттуда живым, потому что боялся, что матушка будет плакать на похоронах.

— Вот эта мысль вас мотивировала всё-таки найти выход из ситуации?

— Да, конечно. Здесь подключаешь всё что можно, всё что нельзя. А потом, знаете, это уже, видимо, профессиональное. 

Так было у Володи Ляхова (советский космонавт, дважды Герой Советского Союза. — Прим. ред.). Умудрился принять решение за несколько секунд до того, как наступила бы уже невозвратная ситуация. Как он это сделал — говорил, что сам не знает.

— Наша землячка — космонавт Анна Кикина. Не знакомы с ней?

— Я её пару раз видел. Она летала, кстати, не на российской ракете. Но у нас не так много женщин-космонавтов. Есть определённые суеверия по этому поводу.

— Как и на корабле, да, женщине на борту — не место?

— Я этого не сказал.

— Это не ваши слова, это суеверие у моряков.

— Это не мои слова, да. Вот сколько у нас женщин слетало в космос? Ну, понятно, пять–шесть, будем так говорить. А ребят? Много. А почему у американцев 60 с лишним женщин слетали в космос? 

А вообще в космосе — космонавты, там нет женщин и мужчин, там надо работать всем. То, что женщины справляются по-другому, абсолютно нормально. Более того, операторы на руке-манипуляторе на шаттлах американских — женщины. У них совершенно по-другому устроено сознание, и они проще управляют этим манипулятором. Мужчинам это сложнее. Мужчинам другие задачи даются проще. Я не могу сказать общее мнение космонавтов по этому поводу — не знаю, но сегодня в отряде космонавтов Роскосмоса из женщин только Аня Кикина.

Фото: Павел Комаров, nsknews.info

— Александр Михайлович ещё немного о космическом корабле «Буран». Кроме того, что вы видели его запуск и посадку, так хочется услышать ещё какую-нибудь историю, связанную с этим проектом! Всё-таки это огромная веха в истории нашей страны, в истории освоения космоса.

— Проводили видеосопровождение подготовки «Бурана», то есть мы отсняли на видеокамеру некоторые этапы испытаний, а потом их демонстрировали руководству. Когда идут испытания, не может генеральный конструктор стоять рядом с работающим двигателем. Двигатель взорваться может, образно говоря. Поэтому для этого есть специальные люди, которые снимают — а потом ему показывают. Был случай, когда в одном из запусков не отошла платформа. Нужно было её снять, она застряла. И на заправленное изделие, на которое выходить запрещено, пришлось пойти и отснять. Разобрались, потом она улетела, всё было нормально.

Были испытания по аварийному покиданию кабины корабля «Буран» на старте в момент возгорания. То есть мы нештатно покидали кабину корабля. Там есть специальные шторки, которые закрывают посадочную площадку от внешних воздействий, и специальная такая рама, она стыкуется с кораблём. Так вот, эта рама была разорвана, а тебе нужно было в скафандре через эту раму выпрыгнуть. Вы летали в самолёте? Поставьте самолёт на хвост. Представили, да? Вот ты находишься в кабине корабля «Буран». Даётся команда аварийного выхода, тебе нужно отстегнуться, потом спуститься вниз, прижаться к люку, открыть. А там два люка: один — внутренний, другой — внешний. 

Потом, пройдя в кабину, прыгнуть в склиз. Склиз — это жёлоб из нержавеющей стали, длина которого составляет 130 метров. И на пятом месте, извиняюсь, ты должен лететь в бункер. Залететь туда и закрыться в гермокабине. Считается, что, когда взрыв, в гермокабине три дня можно продержаться. Вот этим занимались. Там было много курьёзов, необычных таких, интересных людей. Вот мы с Пашей Виноградовым и прыгали тогда.

— Но у вас же были какие-то специальные костюмы?

— Ничего не было. Лётный скафандр — и всё. Кстати, скафандр корабля «Буран» — авиационный, у него соединительные шланги довольно большие, очень неудобные. Наш космический скафандр «Сокол» гораздо удобнее в этом отношении. А там — лётные. И ты, когда бежишь, цепляешься. Это не очень удобно. А зацепиться — это время. На всю эту экстренную эвакуацию у нас уходило порядка минуты.

— А какие задачи сегодня стоят перед космонавтами?

— Программы формируются, насколько я понимаю, по нескольким направлениям. Это обороноспособность Родины, фундаментальные задачи и какие-то вопросы, связанные с теми или иными экспериментами в пределах полёта, то, что приходит из Академии наук. А какие там задачи ставятся — можно только догадываться. Мы уже давно летаем в космос, и там постоянно есть чем заниматься.

Фото: Павел Комаров, nsknews.info

— Большинство же задач, так или иначе, под грифом «секретно»?

— Вы знаете, никто ещё секретность не отменял. И я могу сказать, наверное, так: «Не всем всё надо знать».

— Александр Михайлович, немножко в прошлое хочу вас вернуть. Вспомните себя учеником старших классов. Думали ли вы тогда, что будете испытателем космической техники, что станете инструктором для космонавтов?

— Первый раз я столкнулся с космосом, когда полетел Юрий Алексеевич Гагарин. Отец ремонтировал дом, я сидел на окошке. Тепло, солнце — и тут в радиоприёмнике: «Человек в космосе!» Я говорю: «Папа, что такое космос?» Он мне: «Я не знаю». Отец машинистом работал всю жизнь на железной дороге. Да я и сам не знал, что смогу приобщиться к этому.

А потом судьба распорядилась так: Московский энергетический институт, город Королёв и дальше НПО «Энергия». Мой друг, царствие ему небесное, Михаил Афонин меня привел в этот отряд, и я там начал свою деятельность.

— Если бы была возможность вернуться назад в прошлое и всё изменить, стали бы менять что-то, выбирать другую профессию?

— Нет, не стал бы. Единственное, что уже осознанно многое бы сделал по-другому, потому что были допущены определённые ошибки. Честно сказать, мне очень везло на людей.

— На окружение?

— Да, именно. Тот же Владимир Александрович Джанибеков. Это уникальный человек! Я могу назвать ещё десятки людей. Борис Евсеевич Черток (советский и российский учёный-конструктор, один из ближайших соратников С. П. Королёва. — Прим. ред.) — это тот, у кого я пытался написать диссертацию. Это очень значимые люди, и просто смотреть, быть рядом с ними — это очень большое счастье. Есть с кого брать пример. 

Что такое отряд космонавтов? Ты постоянно в расписании. Делаешь это, это, это. И вдруг ты уходишь из отряда космонавтов, и надо себя найти. Не все себя находят. Вот Виталий Иванович Севастьянов (лётчик-космонавт СССР, дважды Герой Советского Союза. — Прим. ред.) всю жизнь посвятил популяризации космоса. Приятно человека вспоминать. Он занимался свои делом. Саша Серебров (Александр Александрович Серебров — советский космонавт, Герой Советского Союза, рекордсмен по суммарному налёту на станции «Мир» и количеству выходов в открытый космос. — Прим. ред.) тоже с детьми постоянно. Сейчас таких ребят тоже очень много, они этим занимаются. Но есть и другого плана люди.

— Из ваших близких больше никто никак не связан с космосом?

— Мой тесть — Дмитрий Петрович Савельев, я после его смерти поступил в НПО «Энергия». Он был главным конструктором спускаемых аппаратов, не космических кораблей, имеется в виду спускаемый аппарат, капсула сама. А я её потом уже испытывал. Так мне повезло в этой жизни. Может быть, это и было причиной того, что я попал на предприятие. Одна из причин, по которой я ушел из института, где писал диссертацию, и попал в НПО «Энергия» после смерти тестя.

Александр Тимофеев. Фото: Павел Комаров, nsknews.info

— На посту исполнительного директора новосибирского отделения Федерации космонавтики России вы бы как описали свою деятельность? Что входит в ваши задачи?

— Обратить внимание новосибирцев, насколько наш город близок к космосу. У нас очень много разработок, в том числе в Академгородке. Много предприятий, которые этим занимаются. Просто мы не все это знаем. Потому что будешь знать — не так скажешь что-нибудь. Или не тому, кому надо. Зачем? Мы всю жизнь ничего не говорили. И старались ничего не говорить. Когда первый раз выезжали за границу в командировки, над каждым словом думали: надо это говорить, не надо это говорить. Вопросы ведь разные бывают. Даже вот когда запускали «Буран», была, по-моему, одна из первых поездок иностранцев на космодром «Байконур». Они прилетели под эгидой преподавателей особо одарённых детей. Человек 60 их было, наверное, и я их сопровождал. Мне сказали: «Всё рассказывай!»

— Вообще всё?

— Да! Была масса вопросов, в том числе и совершенно непонятных. Например, что происходит с костной тканью человека, когда он год находится в космосе. 

— Может, так совпало?

— Не знаю. Потом он выздоровел, всё прошло. Но это были какие-то воздействия космоса на суставы, понимаете? Откуда они знали об этом, эти преподаватели особенно одарённых детей?

Был и такой вопрос: из какого металла сделано сопло этого двигателя? Ну хоть убейте — не знаю. И много таких вопросов довольно необычных. Люди тогда интересовались космосом непрофессионально. Потом нам сказали, что там было много «специальных» учителей.

— Специалистов, которые приехали под видом педагогов?

— Конечно, конечно... Тем не менее я ответил на все их вопросы, и они остались довольны. Подарили мне большой такой калькулятор. Тогда у нас таких ещё не было. Интересно было общаться.

Фото: Павел Комаров, nsknews.info

— Из поездок за рубеж самую яркую какую бы отметили? Какая страна Вам больше всего понравилась?

— Япония. Там совершенно другое отношение к космосу. Нация совершенно другая, очень впечатлительная, они очень подвержены всяким гаданиям и всему остальному. Например, у меня там спросили, существует ли вселенский разум. Япония очень интересная в этом отношении. 

У нас слетал японский космонавт, я сейчас не помню, как его зовут, такой своеобразный парень. Должна была лететь девушка, очень хорошая японка, но за несколько дней до этого ей сделали полостную операцию (аппендицит удалили), и ей нельзя было лететь. И вот полетел этот парень. Потом, когда мы были в Японии, он даже с ребятами-космонавтами, которые его оттуда спустили, не стал разговаривать. Девушка вышла и поговорила, а парень не стал. Это было необычно. 

Ну, конечно, Китай тоже совершенно другой. Когда мы были в Китае, мы видели, как американцы стоят и демонстрируют транспортное средство, на котором они передвигались по Луне. Они его притащили на китайскую стену, поставили сверху. Китайцы ходили смотрели-смотрели. Теперь вот сами улетели.

Я думаю, что китайцы хорошо всё делают. Они понимают, в какую сторону надо идти. Я думаю, что не за горами время, когда у нас с китайцами будет какой-то совместный проект, потому что есть что объединять. А потом не забывайте: космос — это очень дорого, очень дорого!

— Во сколько обходится примерно один день пребывания космонавта на борту?

— На борту космонавт потребляет в день четыре килограмма рабочего тела. Это воздух, вода, всевозможные средства гигиены, еда и прочее. 

Вот теперь считайте: он там год находится. Хотя там есть система регенерации, какое-то восстановление воды, ещё что-то такое, но этого очень мало. Поэтому полёт — это дорогостоящая вещь. А если вернуться к космонавтам, то их обучение очень дорогое.

— А как вы относитесь к космическому туризму, когда люди хотят слетать посмотреть и вернуться и могут себе это позволить?

— Сегодня полет стоит, по-моему, могу ошибиться, 78 миллионов долларов в одну сторону. Туда-обратно — 150 миллионов долларов. Это приличные деньги! Я могу сказать, что ракета-носитель стоит дешевле. То есть мы же возим за деньги, никто никому бесплатно ничего не делает. Мы привозим-увозим, всё нормально, все живы-здоровы. Но ведь космический турист, если разобраться, занимает чьё-то место.

Александр Тимофеев. Фото: Павел Комаров, nsknews.info

— Того, кто годами готовился?

— Да! А вот спрашивается — насколько это оправданно. Там семь их (космических туристов. — Прим. ред.) было или сколько, не помню. Там был даже один клоун из Канады. Он задал такой вопрос: «Я смогу в космосе кувырок сделать?» Ну, конечно, мы смеялись. То есть он был настолько далёк от этого. 

А надо ли так? Не уверен, не уверен. Потому что космонавты готовятся, а здоровье не вечное, рано или поздно тебя спишут. А тут какой-то клоун вместо тебя сел. Я ничего к нему не имею. Он заработал свои деньги, честно заплатил налоги, но вот наши-то отодвинуты.

— Александр Михайлович, а есть ли среди космонавтов разделение по национальностям, по гражданству, по языку?

— Космос всегда был общим, и у нас не было разделения на космонавтов, астронавтов. То есть они жили одной семьёй. Вот один из космонавтов, Антон Шкаплеров, рассказывает: «Мы спим, американцы в своё время работают, мы — по-своему, в разных сегментах станции. И вдруг прилетает командир американцев: „Антон, в нас что-то летит!“ Я быстро экипаж поднял, в спускаемый аппарат, люк приоткрыл. Был космический мусор, который пролетал рядом». Это и есть взаимопомощь в космосе. Знаете, космос — очень маленький. Там особенное жизненное пространство, его нечего делить. В нём просто нужно выживать всем вместе. Кажется, что космос большой, но на самом деле он очень маленький.

Где мы с вами сейчас находимся? В студии. А мы находимся с вами в космосе. Вокруг нас — космос, нам просто повезло, что есть атмосфера. Если бы мы сидели на Луне в студии, где бы мы с вами находились? В космосе. То есть люди договорились условно, что космос начинается через 100 километров. А так он начинается вот здесь, его надо беречь. И осваивать, конечно.

— А подрастающему поколению о космосе сейчас сложно рассказывать? Астрономию из школьной программы убрали. Но зато у новосибирских школьников есть планетарий, есть музей космонавтики имени Юрия Кондратюка...

— Конечно, здесь очень большое упущение правительства. Когда я работал в планетарии, рядом с нами было военное училище. И с заместителем начальника мы договорились, что я ребятам-выпускникам (а это 300 с чем-то человек) прочитаю лекцию. И я перед каждым таким занятием спрашивал: «Кто из вас в школе изучал астрономию?» Из 315 человек положительно ответили трое. Знаете откуда? Из Бурятии. Ну как такую дисциплину, как астрономия, взять и убрать? Ну дайте несколько часов. Люди должны понимать, что такое звёзды. Сейчас, конечно, идет популяризация всего этого. Это правильно. Насколько планетарий здесь хорош, я не могу судить, я не специалист в этом деле. Но обязательно надо преподавать астрономию, конечно. Хотя бы с этого начать. Я вёл кружок юных космонавтов. Так парнишка один (он сейчас уже учится в институте) в новосибирский планетарий приезжал из Толмачёво. Представляете, сколько добирался, чтобы послушать?! Настолько парню было интересно. Это надо обязательно делать.

— А как они сейчас влюбляются в космос, в небо, в звёзды? Фильмы в помощь?

— Меня дочь спрашивает: «Папа, а как ты относишься к фильму вот тому?» И называет «Гравитация». Я не смотрел, мне хватило 15 минут. Дальше я высказал своё мнение. Я не хочу кого-то из режиссёров обидеть, но там очень много выдумки. Наверное, это какое-то творчество. Но... всё по-другому будет. Это же не простые слова Володи Ляхова. Всё будет по-другому! Не знаю, возможно ли через фильмы воспитание. Есть программы, посвящённые исследованию космоса. Их ведут хорошие специалисты.

— По телевидению?

— По телевидению, да. Например программы на телеканале Galaxy. Я иногда смотрю, там выступают даже мои знакомые ребята. Вот там популярно рассказывают, что это такое. Потому что надо ещё уметь объяснить.

В музее космонавтики имени Ю. В. Кондратюка. Фото: Павел Комаров, nsknews.info

— А музей космонавтики имени Юрия Кондратюка? Там же познавательные экскурсии проводят.

— Там очень квалифицированные лекторы. Они рассказывают то, что нужно. Потому что таких людей, как Юрий Кондратюк, в мире по пальцам можно пересчитать, даже на одной руке. Такими людьми, конечно, надо гордиться. Это очень хорошо, что открыли этот музей. Я всем рекомендую сходить. Там есть что посмотреть, чтобы приобщиться.

— Студенты на лекциях и школьники на встречах не задают ли вам вопрос о зарплатах космонавтов и испытателей?

— Задают, и очень многие. И даже пенсионеры задают. Давайте поймём: испытатель — служащий или кто? Рабочий? А космонавт — кто? До сих пор никто не понимает, куда отнести космонавтов, а испытатель — это инженер. Значит, есть свои категории. И люди зарабатывают ровно столько, сколько нужно, как положено. У космонавтов есть оклад. Конечно, чем больше ты летал, тем он выше. Десять лет назад Александр Лазуткин на Сибирском астрономическом форуме озвучил свою зарплату: 80 тысяч рублей. Много это или мало — другой вопрос. Но это было десять лет назад. Сейчас люди, летающие в космос, подписывают контракт. В этом контракте оговорено, что ты сделаешь и что ты за это получишь. Этот контракт является секретным, и он должен быть подписан примерно за десять минут до того, как ты пошёл надевать скафандр.

— То есть человек не знает, что его ждёт?

— Ну почему? Условия обговариваются. А были случаи, когда люди прилетали, и вот все эти девальвации и прочее, прочее... Не буду говорить фамилию космонавта, но он рассказал: «Когда мы с... (назвал фамилию второго космонавта) слетали в космос и вернулись обратно на Землю, денег мне не хватило, чтобы купить пять с половиной пар кроссовок».

— Над чем сегодня работают конструкторы космических аппаратов?

— Я отвечу просто: работают над усовершенствованием космических систем. Их очень много. Сначала надо взлететь, второе — надо сориентироваться, где ты находишься, третье — надо там жить и работать. Потом ещё обязательно нужно вернуться на Землю. И вот на каждом из этих этапов идут разработки, наработки, доработки. Постоянно идёт совершенствование. Постоянно.

— А до полёта на Марс далеко?

— Вы знаете, я думаю, да. Там очень много технических вопросов, очень много. Опять же, надо поднять наверх большую массу топлива, которая позволила бы вам лететь туда и обратно. 

Валера Поляков (советский и российский лётчик-космонавт, Герой Советского Союза и Герой РФ. — Прим. ред.), когда летал полтора года, он свою кабинку, в которой ночевал, всякой фольгой, ещё чем-то отделывал, чтобы на него как можно меньше действовали радиационные потоки. Это правильно Валера сделал. Сейчас же, когда вспышки на солнце, ребятам-космонавтам рекомендуют уйти в какой-то отсек, где легче это будет восприниматься. Это очень сложные вещи. Опять та же самая совместимость... Это же совместимость малой группы. Малая группа — семья, экипаж, ещё какая-то. Сколько у нас разводов? Понятно, да? А там же ещё и не разведёшься, там работать надо. Вот почему и отбирают психологи космонавтов таким образом, чтобы люди жили вместе и выполняли те задачи, которые перед ними стоят.

— Что ж, какому-то поколению всё равно придётся решать вопрос о полёте на Марс.

— Вы знаете, придётся всё равно осваивать Солнечную систему. Придётся. Для этого нужно будет много что сделать. Например, новый двигатель создать, чтобы с большей скоростью мы перемещались в космическом пространстве. В этой части стоит много задач, и мы их будем решать. Нужно договориться между странами, между собой, что такое космос, что в нём можно делать, а чего нельзя делать. На сегодня нет безусловной договорённости. А надо обязательно человечеству договориться, что космос — это для всех и важно его осваивать.

Александр Тимофеев. Фото: Павел Комаров, nsknews.info

— Будем осваивать... Александр Михайлович, сегодня ваш день чем и насколько заполнен? Удаётся найти время почитать книгу, сходить на хоккейный матч, например?

— Компьютер, в основном компьютер. Времени хватает. Я на пенсии. Созвонки, какое-то общение, книги. Готовлюсь к лекциям. Сейчас нужно будет прочитать очень интересную лекцию по аварийным ситуациям в космосе в музее космонавтики имени Кондратюка. Там отдельно будет разговор, посвящённый попаданию в отряд космонавтов: что такое полёт, подготовка, что надо делать, чем это грозит. Этим я с удовольствием буду делиться. И, конечно, очень хочется в Москву почаще ездить, ведь друзей-то много, а уходят, уходят... То в Питер к кому-то улетишь, то ещё куда-то.

— Про самолёт хочется узнать. Как вы себя ощущаете в качестве пассажира самолёта?

— Уснуть не могу.

— Несмотря на то, какой полёт — дневной или ночной?

— Практически никогда не могу спать. Видимо, это профессиональная деформация сознания. Всё время что-то...

— Вы прислушиваетесь к звукам?

— Конечно! На машине то же самое. Еду и понимаю: что-то не так. Но это у всех водителей профессиональное. Уже выработалось с годами. Чувствую: что-то не так. Слава Богу, не вылезает. А иногда вылезает. И в самолёте то же самое чувство, такое же. Я же занимался тем, что не знал, что будет. Ты должен принять решение сразу, быстро. У нас был случай, когда были морские тренировки — покидание спускаемого аппарата. У нас один из испытателей не успел прилететь по ряду причин. 

Когда он сел в спускаемый аппарат, хорошо, мы ещё посмотрели, что парень как-то ведёт себя не так. Я сел в кресло инженера, врач сел в кресло испытуемого, а его посадили посередине. А там когда сидишь, то не так прямо, а чуть-чуть в сторону наклоняешься, то есть ты видишь краем глаза, что что-то происходит. Оказалось, клаустрофобия у парня: он боится замкнутого пространства.

Такие моменты были тоже. Не все, далеко не все подходят.

— Александр Михайлович, медаль «За заслуги» Федерации космонавтики России — можно сказать, что это самая важная награда для космонавта-испытателя?

— Да, одна из... Это за заслуги перед Роскосмосом и перед всем космосом, будем так говорить.

— То есть берём и вашу работу в качестве испытателя, и вашу работу в качестве инструктора?

— Да, по совокупности.

— А есть такое чувство выполненного долга, какой-то гордости?

— Нет, нет, не выполнил долг до конца. Гордости нет. Это нормальная, штатная работа. Таких, как я, хоть и не было много, но все честно выполняли работу, даже не задумываясь, что будет. Иногда мы только потом понимали — когда просыпаешься весь в холодном поту и думаешь...

— ...что сегодняшнее утро могло не наступить?

— Да, не задумывались об этом. Просто шли и делали. Сейчас система подготовки немножко изменилась, в моём понимании. Стала более логичной, более ориентированной. То есть она уже отработана. В космос летают постоянно.

БЛИЦ-ОПРОС

— Ваш девиз?

— У меня нет девиза.

— Опишите себя в двух словах.

— Всегда вперёд.

— Ваше самое большое достижение?

— Дети.

— Что нужно воспитывать в себе?

— Совесть должна быть.

— Сложно ли вам попросить о помощи?

— Нет.

— А кто ваш самый главный советчик?

— Жена.

— Какому подарку вы всегда рады?

— Улыбкам друзей.

— Александр Михайлович, спасибо огромное, что пришли к нам в студию, нашли время, рассказали столько интересного. Ну и, конечно же, будем рады вас видеть ещё.

— Спасибо. До встречи!

Главные новости вашего города — подписывайтесь на нашу группу Вконтакте.

#Интервью #Городская история #Городская волна #Замечательные новосибирцы #Космос